Истоки: экономика в контексте истории и культуры,.

Редкол.: Кузьминов Я.И. (гл. ред.), Автономов B.C. (зам. гл. ред.), Ананьин О.И. и др. М.: ГУ-ВШЭ, 2004. - 584 с.

Архитектоника рецензируемого альманаха традиционна - по форме это сборник статей. Тем не менее даже после беглого знакомства с книгой приходит понимание того, что все статьи, хотя они и написаны в неодинаковом ключе и посвящены различным вопросам, находятся в смысловом и тематическом единстве: из отдельных статей формируются тематические разделы - блоки, а из блоков-"кирпичиков" складывается относительно целостное "здание" книги.

Доминируют в данном выпуске "Истоков" проблемы предмета и метода экономической теории, причем даже в тех материалах, которые раскрывают различные грани истории экономической мысли. Речь идет о публикации переводов статей столь не похожих, разделенных веками авторов, как Г. Торитон, К. Поланьи и Ф. Хайек (представленный в альманахе в альтернативных интерпретациях В. Полтеровича, Р. Капелюшникова и А. Шаститко). Действительно, в них выдвинуты на первый план такие вопросы, как исторический характер понятийного аппарата да и самой экономической пауки (К. Поланьи), сущность бумажных денег и принципы регулирования денежной массы (Г. Торнтон), единство и взаимозависимость экономического порядка и прочих сфер общественной жизни и его отражение в хайековской концепции "расширенного порядка" и др. В результате не только ключевые институты рыночной экономики, например, деньги, но и сама экономика как автономная сфера общественной жизни предстают в виде исторически обусловленных и исторически специфических категорий, которые могут описываться только в контексте культурной эволюции многообразных институтов, причем сложной, отнюдь не линейной эволюции.

Механизм генерирования изменений в экономической системе, а также принципы отбора изменений рассмотрены в альманахе более глубоко по сравнению с тем, как этот вопрос трактовался до недавнего времени под влиянием достаточно схематичного понимания ранних работ Д. Норта. "Именно потому, что действующие институты являются результатом эволюционного процесса, нет никаких оснований считать их наилучшими из всех возможных" , - этим тезисом Р. Капелюшников как бы резюмирует свою версию хайековской концепции культурной эволюции (с. 528). А. Шаститко делает акцент па других важных аспектах хайековской теории - отрицании неоклассической методологии, отходе от предпосылки равновесия, постановке проблемы роли институтов в экономическом развитии.

Напротив, В. Полтерович обращает внимание па то, что мейпстримовское понимание механизма эволюции и даже критика его Ф. Хайеком и его последователями все же носят слишком общий характер - они не учитывают роли преднамеренного действия (в противовес спонтанному становлению) в создании институтов. "Нам хотелось бы знать, каково должно быть правильное, рациональное, ведущее к успеху преднамеренное действие, если таковое в принципе возможно. Мы должны либо уповать на спонтанный порядок, не требующий существенного намеренного вмешательства человека, либо пытаться организовать вмешательство наилучшим образом" (с. 505).

Однако другие материалы альманаха рисуют убедительную картину того, что и "рациональное, ведущее к успеху преднамеренное действие" оборачивается зачастую возникновением спонтанного порядка, противоположного принципам, которыми руководствовались реформаторы. И наоборот, спонтанно возникающая конвенция между участниками рынка приводит к зарождению тенденции легализации бизнеса, то есть без всяких попыток "организовать вмешательство наилучшим образом" практика предпринимательства развивается в направлении большей цивилизованности. Об этом речь идет в статьях Т. Заславской и М. Шабановой, а также В. Радаева. В первой показано, что широкое распространение неправовых практик в большинстве сфер общества выступает и результатом, и компонентом, и отклоняющим фактором трансформационного процесса. Динамика институционального развития России не является результатом (только) ошибочности либо изначально деструктивной направленности деятельности макро- и мезоакторов реформ, по и следствием ограниченности их возможностей. Для того чтобы модернизировать институты, преобразовать социальные практики, требуются "согласованные усилия социальных акторов всех уровней" (с. 261). Но возможны ли "согласованные усилия" в условиях нынешнего ценностного и социального раскола общества? Думается, речь идет о другом - о постепенном осознании основными акторами своих собственных глубинных интересов. Поскольку их максимально возможная в каждый момент реализация предполагает учет старого доброго кантовского морального императива, постольку спонтанно возникающий таким путем порядок и будет оптимальным с точки зрения обеспечения баланса интересов всех основных социально-экономических групп.

В. Радаева интересует, как формируется и закрепляется на конвенциональном уровне "институциональный компромисс" между участниками рынка, с одной стороны, и государственными контролирующими органами - с другой. Движение участников рынка в направлении легализации не является линейным процессом: свою роль играют сложные комбинации экономических И неэкономических факторов, приводящие к появлению новых концепций контроля, то есть "совокупности значений и смыслов, определенного мировоззрения, позволяющего агентам объяснять структуру рынков и интерпретировать действия других" (с. 268-269). Причем цель контроля - вовсе не более эффективная конкуренция, освобождение стихийных сил саморегулирования на рынке, а стабилизация рынков, закрепление рыночных ниш и выстраивание относительно устойчивых иерархий. Такие иерархические структуры рынков могут быть неоптимальными для аутсайдеров, но они отражают интересы ведущих игроков, и в этом смысле чреваты устойчивым смещением от точки равновесия спроса и предложения.

В целом в указанных статьях результаты экономической трансформации получают глубокую трактовку благодаря использованию инструментария социологической теории институтов. Но и институциональная экономическая теория также представлена в альманахе - в первую очередь переводом ставшей уже классической статьи А. Алчияна и Г. Демсеца (1972). В этой статье впервые в развернутой форме был сформулирован институциональный подход к определению фирмы. Последняя трактуется, во-первых, как форма командного производства, во-вторых, как инструмент оценки предельной производительности ресурсов па основе наблюдения или определения интенсивности их использования. Предприниматель выступает здесь только как специалист, играющий роль контролера: в его функции входят сокращение масштабов уклонения собственников ресурсов, а также пересмотр условий индивидуальных контрактов и стимулов к их выполнению. Классическая фирма определяется как "специализированный суррогат рынка для командного использования ресурсов" , как "рынок, находящийся в частной собственности" (с. 204, 207).

Кроме того, институциональная экономическая теория представлена очерком финского философа-методолога У. Мяки "Является ли Коуз реалистом?" , в котором па основе скрупулезной реконструкции ключевых высказываний классика институционализма автор доказывает, что теория трансакционных издержек Коуза не только реалистична сама по себе, но и основана - в отличие от неоклассики - на реалистичных предпосылках. У. Мяки приходит к выводу, что, с точки зрения Коуза, главный методологический "грех" неоклассики - это то, что высокий уровень вертикальной абстракции в ней не подкреплен процессом вертикального абстрагирования. Некоторая проблема возникает, на наш взгляд, у Коуза и Мяки с эмпирическими исследованиями типичных случаев, а ведь именно они лежат в основе процесса вертикального абстрагирования. Кто и когда определяет, какие случаи являются типичными, а какие - нет? Данную проблему Коуз решает, закладывая в основу экономической концепции фирмы (которая для него и становится экономической теорией par excellence) правовую концепцию фирмы как более близкую социальным реалиям. "Реалистичность экономических идей можно, таким образом, измерять, сравнивая их с юридическими идеями" (с. 119). Впрочем, как быть с эмпирическими случаями, а не с идеями, остается неясным. В результате работа У. Мяки, подчеркивая ряд видимых достоинств теории Коуза, выпукло обрисовывает и ее слабые стороны.

Экономический империализм привел к тому, что методы экономической теории давно и прочно вошли в арсенал смежных паук. А затем и предметная область самих этих наук стала трактоваться как "вотчина" экономической теории. Как продуктивные, так и дискуссионные моменты подобной экспансии хорошо просматриваются в статьях Р. Познера, Дж. Стиглера, К. Кирхнера, Г. -Б. Шефера. Известная статья Р. Познера (1979) акцентирует внимание на различии нормативного и позитивного подходов в экономическом анализе права, отмечая, что его концепция выражает позитивный подход. Суть этого подхода в изучении поведения не только па явных рынках, свободных от внешних эффектов, но и на неявных рынках, "включая нормы собственности и нормы ответственности, с помощью которых интериализируются (потенциальные) внешние эффекты на таких рынках" (с. 347). Дж. Стиглер в 1970 г. впервые поднимает вопрос о влиянии издержек принуждения к соблюдению контрактов на сами контракты, да и в целом на экономическую организацию. Дело в том, что принуждение само по себе не является бесплатным, его действенность зависит от тех ресурсов, которые общество готово выделить. А проблему определения эффективного наказания автор предлагает рассматривать по аналогии со статистической задачей: необходимо оценить среднюю стабильную склонность индивида к нарушению закона на основе имеющихся статистических данных, а затем выявить, как эта склонность меняется в зависимости от наказания.

Хотя, возможно, американская рациональность не подойдет для России - не потому, что "умом Россию не понять" , а по другой причине. Дело в том, что в отличие от стран с прецедентным правом в России суды могут только интерпретировать (впрочем, как показывает жизнь, вполне "творчески") нормы, которые установлены законодателями. Такова же судебная система и в Германии, с нее в значительной степени" "списано" российское коммерческое право. В статье К. Кирхнера данное обстоятельство рассматривается как фундаментальная причина того, почему в ФРГ не приживается - ни в университетской среде, ни в юридической сфере - подход "правовой экономики".

Впрочем, с ним вступает в полемику Г. -Б. Шефер, утверждающий, что в области трудового права, потребительского права и ряда других разделов юридической практики суды в Германии сами творят правовые прецеденты, которые затем кодифицируются в виде норм писаного права. Гораздо более важной ему представляется, однако, роль, которую играет сугубо экономическое понятие эффективности в праве. Эффективность он рассматривает как "максимизируемый этический показатель подмножества общественных исходов, для которых мы допускаем рыночные решения, или, при высоких трансакциоппых издержках, их близкие заменители" (с. 408-409). Очень многие понятия гражданского права ориентированы на эффективность. Однако Г. -Б. Шефер, ссылаясь на аргументы фрайбургской школы, показывает, что недопустимо, спекулируя па данном обстоятельстве, пытаться использовать юридическую практику для перераспределения доходов через нормы гражданского права. Ибо это "привело бы к установлению мер предосторожности ниже оптимального уровня и к несчастным случаям, которых можно было бы избежать, то есть к снижению эффективности, которая превысит... неизбежные потери" (с. 419). Иными словами, слишком настойчивая борьба за перераспределение богатства может быть чревата снижением уровня благосостояния общества - мысль, которая покажется странной отечественным поборникам социальной справедливости, устанавливаемой путем "басманного правосудия".

На первый взгляд несколько особняком в альманахе стоит статья А. Гершенкрона (1962), описывающая опыт догоняющих модернизаций XIX в. (в первую очередь Германии и России). Но и она созвучна другим статьям сборника: "Правильную оценку ...политики индустриализации... затрудняет то, что в каждом примере индустриализации имитация эволюции развитых стран сочетается с различными местными элементами. Наблюдателям из развитых стран иногда трудно признать первое, но еще труднее примириться со вторым..." (с. 444). К сожалению, как говорил Гегель, опыт истории учит тому, что он ничему не учит. Речь здесь идет не о короткой памяти или элементарном невежестве, а о значительно большем - принципиальной конвенции, на которой строится современная экономическая теория: разнообразие реального мира ради чистоты и элегантности математического аппарата остается "за кадром" , а "теоретическая работа ведется так, как будто все экономики одинаковы" (с. 53).

И в этом аспекте важную роль играет сравнение экономических систем. Автор одной из статей сборника О. Ананьин предпринял попытку систематизировать экономическую компаративистику и выделить в ее рамках отличающиеся предметом и методом и взаимно дополняющие друг друга направления. По сто мнению, значимость компаративистики, во-первых, заключается в возможности сопоставления структур разнородных экономических систем, позволяющего оттенить их специфику и роль в пей институциональных контекстов. Во-вторых, она необходима для фокусировки - правильного выбора предметной области, задающей рамки для эмпирического и логического анализа экономической теории. Без этого экономическая теория неполна и неточна, ибо не может обеспечить пи эмпирической достоверности, ни логической строгости анализа.

К сожалению, в рамках короткой рецензии невозможно рассмотреть все идеи, которые находят развитие па страницах нового выпуска альманаха "Истоки". Иными словами, его нужно внимательно штудировать, эта книга достойна лучшей участи, чем быть поставленной на книжную полку в надежде "на потом".