РЫНОЧНЫЕ РЕФОРМЫ В РОССИИ: МОЖНО ЛИ РАЗОРВАТЬ ЗАМКНУТЫЙ КРУГ ИСТОРИИ?.

Итоги недавно состоявшихся парламентских и президентских выборов свидетельствуют о том, что российский либерализм переживает глубокий кризис. Воздействие праворадикального крыла на проводимую в стране экономическую политику в последнее время ослабло. Нет и сколько-нибудь заметных признаков результативного влияния блока крайне левых и левоцентристских партий на положение в стране. В сложившейся после выборов ситуации ответственность за результаты осуществляемых в стране реформ всецело ложится на политические силы, консолидировавшиеся под флагом "Единой России". Ближайшее четырехлетие должно дать внятный ответ на вопрос: будет ли избранный курс рыночных реформ продолжен, существенно скорректирован или вообще заблокирован.

Известно, что в борьбе с идеологией государственного тоталитаризма либеральные идеи получили в России (как и в других европейских социалистических странах) распространение и, как многим тогда казалось, широкое признание. Экономический либерализм, став концептуальной основой "демонтажа" централизованного планового хозяйства и начала рыночной трансформации общества, вначале оказался востребованным. На фоне унылой действительности "развитого социализма" (хронический товарный дефицит, уравниловка в распределении, всеобщая инфантильность и т.д.) либеральные ценности в конце 1980 - начале 1990-х годов смотрелись привлекательно.

Однако вскоре попытки использовать на практике либерализм. не только как силу, способную преодолеть предрассудки этатистской идеологии, но и как инструментарий осуществления альтернативной экономической политики привели к неоднозначным результатам. Страны Восточной Европы и Балтии, встав на путь радикальных преобразований, сравнительно быстро оценили преимущества частной собственности и конкуренции, добились стабилизации, унифицировали по европейским образцам свои экономические и политические институты и весной 2004 г. вступили в Европейский союз. Напротив, в России, Украине и других постсоветских государствах экономические реформы проводились непоследовательно, краткосрочные периоды "шоковой терапии" сменялись поверхностными и вялотекущими изменениями. При выборе очередных реформаторских мер политическая конъюнктура, как правило, брала верх над трезвым экономическим расчетом.

В итоге реформы не привели к повышению эффективности и конкурентоспособности, общего уровня трудовой и предпринимательской активности. Но при этом их социальные издержки для абсолютного большинства граждан оказались запредельно высокими.

Политические партии, боровшиеся между собой на выборах, по-разному пытаются объяснять причины столь не утешительных результатов проводимых в стране реформ. Чаще всего очевидные провалы в экономике и социальной сфере связываются со структурными деформациями предшествующей эпохи, ошибками в действиях "младореформаторов", слишком быстрым уходом государства из экономики, с неблаговидными деяниями обогатившихся за счет народа и государства "олигархов" и "теневиков", сопротивлением бюрократии и "красных" директоров, с деструктивной политикой международных финансовых организаций в отношении России.

Каждое из этих объяснений имеет, на наш взгляд, под собой определенные основания и в силу этого должно быть принято во внимание. Но ни одна из названных точек зрения не является первопричиной крупных неудач в области реформирования экономики. Для преодоления упрощенного конъюнктурно-фрагментарного подхода к рассматриваемой проблеме необходимо исследовать ее в контексте мирового культурно-исторического процесса.

Представляется, что первопричину столь разительных контрастов проведения либеральных реформ последнего десятилетия XX в. следует искать не столько в особенностях текущей экономической и социальной политики, сколько в специфике культурной среды, исторических традиций и ценностных ориентации народов различных стран. В сравнении со странами Восточной Европы и прибалтийскими государствами преодоление исторически сложившихся стандартов хозяйственного поведения (что, собственно, и составляет суть рыночной трансформации общества) на постсоветском пространстве оказалось неизмеримо более сложной задачей. В последнее время подобная точка зрения находит все большее признание среди экономистов, философов, социологов, политологов и политиков [1].

Опыт экономического реформирования в современной России явно указывает на то, что следует разграничивать либерализм как идеологию и либерализм как практическую политику: Одно дело - идейное и политическое обоснование слома административно-командной системы и совсем другое - действительная трансформация экономических отношений в стране, не располагавшей к началу реформ развитыми рыночными традициями, предпосылками предпринимательства. Перед лидерами демократических партий в начале 1990-х годов стояла задача - перевести либеральную идеологию в плоскость рациональной ответственной политики. Они не смогли ее решить главным образом потому, что, ломая привычный для миллионов людей уклад жизни, не компенсировали потери новыми, более рациональными формами его организации и регулирования.

В экономике России возобладали деструктивные процессы, грозившие стране политической дезинтеграцией. В этих условиях праворадикальные силы, шедшие в авангарде идейной борьбы с партийно-советским тоталитаризмом, начали стремительно утрачивать общий язык с народом собственной страны. После выборов этот вывод одной частью демократов был принят, другой - отвергнут, что и привело к глубокому расколу в рядах либеральной коалиции.

Система либеральных ценностей [2] исторически сложилась и развивалась преимущественно в странах - лидерах современного мира, раньше других вставших на путь индустриально-рыночного хозяйства, а теперь "врастающих" в эпоху постиндустриальной цивилизации. Но это отнюдь не доказывает, что стремление к свободе, благосостоянию, динамичному развитию составляет исключительную прерогативу лишь данной группы стран, а все другие государства изначально обречены на консервацию традиционных форм организации хозяйственной и общественной жизни.

В начале третьего тысячелетия освоение либеральных ценностей, а также соответствующих принципов и стандартов рационального хозяйствования является не частной, а общей социально-экономической проблемой. Особую остроту она приобретает в странах, столкнувшихся с необходимостью преодолеть тяжелое наследие административно организованного хозяйства, устранить механизмы нарушения прав и свобод граждан, создать условия и гарантии развития экономической и политической демократии [3]. Слепое копирование опыта западноевропейского капитализма и адекватной ему хозяйственной идеологии (по терминологии М. Вебера, "духа капитализма") не дало да и не могло дать желаемых результатов. Россия, столетиями испытывавшая на себе гнет всеобъемлющего государственного администрирования, находится в несколько иной системе социально-экономических координат, имеет иной опыт исторического развития. На нынешнем этапе она ищет выход из своеобразного замкнутого круга, природу которого можно выразить следующей формулой: социальная нищета порождает несвободу, а всеобщая зависимость от чиновничьего произвола лишает граждан возможности экономического самоопределения, то есть возможности преодолеть собственную бедность.

Примечательно, что зарубежные гости нередко обращают внимание на то, что у нас часто можно встретить нахмуренных, озабоченных серьезными жизненными проблемами людей и гораздо реже тех, кто оптимистично оценивает настоящее и будущее, считает себя состоявшимся, успешным человеком. Можно предположить, что в этом наблюдении, как в капле воды, отражается многовековая историческая драма: страна постоянно живет в ожидании кардинальных перемен, но преобразования всякий раз не дают желаемых результатов, не выводят общество на качественно новый уровень жизни. Все прогрессивные реформы, казалось бы, начинающиеся во имя преодоления социальной нищеты и бесправия, вскоре "выдыхаются" и сходят на нет, не приводя к существенным переменам в жизни большинства населения.

Несмотря на усилия, прилагаемое реформаторами, цикл: "бедность - несвобода - бедность" всякий раз загадочным образом воспроизводится. Можно ли вырваться из этого замкнутого круга всем вместе или из него следует "выпрыгивать" поодиночке, делая выбор в пользу добровольной эмиграции? Но людей, сумевших получить в России солидное современное образование, способных по своим профессиональным и деловым качествам успешно конкурировать на зарубежных рынках труда и психологически готовых уехать из страны насовсем, не так уж и много. Как быть миллионам остальных российских граждан, которых никто за границей не ждет? Прозябать, довольствуясь малым, наблюдая со стороны переход западного общества к постиндустриальной цивилизации, иди все же действовать? Тогда как определить главное "звено", ухватившись за которое "всем миром", можно вытащить "цепь" накопившихся проблем российской жизни?

Главный урок начального этапа реформ, думается, так до конца и не усвоенный реформаторами последнего десятилетия, заключается в том, что преобразования, идущие "сверху", но не получающие инициативной массовой поддержки "снизу", неизбежно обречены на дискредитацию и провал. Просвещенность реформаторов, их убежденность и, возможно, искреннее желание довести начатое дело до конца не могут восполнить отсутствия прочной социальной базы проводимых реформ. Есть основания полагать, Что российская модель рыночных преобразований в 1990-е годы потерпела фиаско главным образом потому, что не сумела аккумулировать и эффективно использовать созидательный потенциал, творческие силы и энергию народа.

Осознав то, что главными "получателями" криминально-олигархического разгосударствления оказываются "теневые" структуры и коррумпированное чиновничество, подавляющее большинство российских граждан быстро разочаровались в реформах, утратив доверие к проводимой политике. Новые социальные ценности, такие, как свобода, независимость, инициативность, (Личный успех и благополучие, не трансформировались в реально ощутимые населением результаты экономических преобразований. Социологические исследования последних лет показывают, что либеральные ценности и институты в постсоветской России не выполняют функцию системной интеграции индивидов в гражданское общество. В мотивационной структуре большинства россиян (особенно лиц старшего и среднего поколений) по-прежнему доминируют традиционные русские ценности (духовность, бескорыстие, артельность, самопожертвование, справедливость, сильное государство) в сочетании с ценностными ориентациями советского времени (коллективизмом, сотрудничеством, взаимопомощью, разделением целей государства, идеализмом, склонностью к масштабным проектам, энтузиазмом, нестандартностью решений, патернализмом) [4]. В. Лопухин, положивший своей статьей [5] начало дискуссии в 2000 г. вокруг программы Г. Грефа, считает, что для экономического роста нужна продуктивная система ценностей, а мы таковой в силу исторических причин не обладаем. Представляется, что это замечание, в чем-то справедливое, все же не следует абсолютизировать.

Бесспорно, наши предпочтения и ценностные ориентации вновь и вновь репродуцируются. Доминирующая в обществе модель хозяйственного мышления и поведения людей складывается и формируется в рамках национальной исторической традиции, корнями уходит в своеобразную "культуру народа. И как бы искренне мы ни желали, провозгласив демократические реформы, тут же начать работать и жить по-новому (например, по-европейски или по-американски), инерция национальной истории и культуры, сложившийся уклад жизни будут ограничивать эффективную реализацию программ гуманного общественного переустройства, поскольку выбор путей и способов их осуществления всегда предопределен накопленным опытом. К конкретной социальной цели, как известно, могут привести лишь адекватные ей средства, а если инструментарий выбран инициаторами реформ неверно, то не приходится удивляться, почему полученные результаты существенно расходятся с первоначальными замыслами.

Может показаться, что при таком пессимистическом взгляде вся история российского реформаторства должна оцениваться не иначе, как бесконечное бессмысленное, но вместе с тем мучительное движение по замкнутому кругу. Действительно ли мы обречены только на повторение прежнего опыта и прежних заблуждений? Действительно ли мы никогда не сумеем разорвать абсурдный заколдованный круг? Наконец, есть ли в багаже отечественной истории и культуры [6] нечто непреходящее, весомое и притягательное, что вселяет оптимизм и укрепляет желание изобретать и работать по-настоящему? Думается, что есть. Этот феномен можно определить как естественную неискоренимую тягу наших людей к единению, конструктивному сотрудничеству, поиску и мобилизации всех имеющихся в стране материальных и интеллектуальных ресурсов во имя модернизации и развития отечественной экономики и культуры [7].

Близкие аналоги общенациональной консолидации несложно проследить как в мировой экономической истории и культуре, так и в опыте развития современных государств. Например, в своей знаменитой работе "Протестантская этика и дух капитализма" М. Вебер, используя статистические данные прошлого, показывает активную объединяюще прогрессивную роль духовных ценностей протестантизма, способствовавших в период Реформации (XVI в.) утверждению этических норм и хозяйственного уклада стран Западной и Центральной Европы [8]. "Дух капитализма", понимаемый Вебером как специфическая идеология буржуазного хозяйственного уклада, исторически формировался в недрах протестантской религиозной этики и в конечном счете оказал решающее (а по сути революционизирующее) влияние на повсеместное распространение отношений и институтов капиталистического предпринимательства в европейских странах (Германии, Англии, Нидерландах, Франции и др.), позднее - в североамериканских.

Это ценное наблюдение Вебера уместно подчеркнуть ввиду его особой методологической важности для более адекватного восприятия нынешнего состояния современной российской экономики. Компенсировать отсутствие реальных внутренних источников накоплений, необходимых для обновления производственного аппарата и обеспечения устойчивого роста экономики, сегодня в известной мере может лишь рациональное использование сил, созидательной энергии, предприимчивости и творческой инициативы всех слоев общества. Способности российского человека к крайнему напряжению сил во имя достижения высокой социально значимой цели известны и достаточно хорошо исследованы [9]. Эта отличительная черта русского национального характера - наше огромное преимущество, наш традиционный, не до конца истраченный ресурс, на который в критических ситуациях неизменно рассчитывает государство и каждый (раз его эксплуатирует. Об этом вновь и вновь приходится говорить, чтобы, извлекая уроки первого этапа реформ, сдвинуться с мертвой точки, определить и задействовать социальные механизмы, способные преобразовать движение по замкнутой круговой траектории в восходящее спиралевидное движение.

Скептиков на сей счет у нас предостаточно. Выражая общие настроения застойного времени, поэт-диссидент Н. Коржавин остроумно подметил, что в России ни Герцена, ни Чернышевского, ни кого бы то ни было "нельзя будить", ибо энергия "пламенных революционеров" в беспробудно спящей стране способна приносить лишь все новые и новые страдания. Так-то оно так, да только не получается! Откуда ни возьмись, каждый раз появляются у нас прожектеры-реформаторы, возбуждающие брожение в умах. Почему так происходит? Могли бы соотечественники, руководствуясь здравым смыслом и "жизненной опытностью", взять, да и не заметить сомнительные инициативы? Почему в начальной фазе очередной реформы люди откликаются? Да очень просто: потому, что не может (!) российский народ (а он одновременно и творец, и жертва своей судьбы) примириться с тем, что "колесо жизни" катится и катится по наезженной колее "заколдованного круга".

Даже убежденный западник-вольнодумец П. Чаадаев, исповедовавший, как принято считать, созерцательное отношение к жизни, нет-нет да и сам начинал отступать от своих же принципов. В "Философических письмах" (1828-1831 гг.) он не только отмечает существенное различие культурных традиций католической Европы и православной России, но и отстаивает необходимость поиска особого пути развития для России [10]. И поныне узнаваема судьба Отечества: "Пока, что бы там ни говорили, мы составляем пробел в истории разумного существования... В этом, наверное, отчасти повинна наша непостижимая судьба. Но есть здесь еще, без сомнения, и доля человеческого участия, как во всем, что происходит в нравственном мире". Европа, констатирует русский просветитель, обретя "свободу и благоденствие", прогрессирует [11].

Иначе складывается судьба России. Под впечатлением поражения в Крымской войне Чаадаев пишет: "В противоположность всем законам человеческого общежития Россия шествует только в направлении своего собственного порабощения и порабощения всех соседних народов" [12]. Душа русского дворянина восстает против того, что в его стране "рабство" (несвобода - В.Н.) и "проклятая действительность" (бедность, произвол власть имущих, отсутствие четких правил поведения - В.Н.) [13] образуют бесконечный замкнутый круг [14]. "В крови у нас есть что-то такое, что отвергает всякий настоящий прогресс" [15], - с горечью замечает "вольнодумец" Чаадаев.

Будет справедливо сказать, что холодная созерцательность принимается Чаадаевым скорее умом, нежели сердцем. Но вместе с тем тяга к просвещению и конструктивному социальному действию остается неискоренимой до самых последних его дней. Стремясь как-то объясниться со своими вошедшими в моду идейными оппонентами - "славянофилами", он пишет: "Я не научился любить свою родину с закрытыми глазами, с преклоненной головой, с запертыми устами. Я нахожу, что человек может быть полезен своей стране только в том случае, если ясно видит ее; я думаю, что время слепых влюбленностей прошло, что теперь мы прежде всего обязаны родине истиной... Мне чужд, признаюсь, этот блаженный патриотизм, этот патриотизм лени, который приспособляется все видеть в розовом свете и носится со своими иллюзиями и которым, к сожалению, страдают теперь у нас многие дельные умы. Я полагаю, что мы пришли после других для того, чтобы делать лучше их, чтобы! не впадать в их ошибки, в их заблуждения и суеверия. Тот обнаружил бы, по-моему, глубокое непонимание роли, выпавшей нам на долю, кто стал бы утверждать, что мы обречены кое-как повторять весь длинный ряд безумств, совершенных народами, которые находились в менее благоприятном положении, чем мы, и снова пройти через все бедствия, пережитые ими. Я считаю наше положение счастливым, если только мы сумеем правильно оценить его; я думаю, что большое преимущество иметь возможность созерцать и судить мир со всей высоты мысли, свободной от необузданных страстей и жалких корыстей, которые в других местах мутят взор человека и извращают его суждения. Больше того: у меня есть глубокое убеждение, что мы призваны решить большую часть социального порядка, завершить большую часть Идей, возникших в старых обществах, ответить на важнейшие вопросы, какие занимают человечество". Чаадаев как истинный просвещенный оптимист считает: "Правда, история больше не в нашей власти, но наука нам принадлежит... прошлое уже нам не подвластно, но будущее зависит от нас" [16].

Исторические аналогии всегда опасны, но они, думается, могут быть и полезны, раз уж "дух мятежный" у нас столетиями "просит бури" (М. Лермонтов), понимая прекрасно, что покоя в этой "буре-дуре" нет и быть не может по определению. Приходится вновь задумываться: каковы причины возникновения порочного кругового движения в рамках системы внеэкономических отношений; вокруг каких общественно значимых целей может произойти не иллюзорно-бутафорская, подлинная консолидация современного российского общества [17]; и, наконец, какие силы способны эффективно реализовать ее на практике, чтобы избежать новых рецидивов бессмысленной гражданской конфронтации? Представляется, что истоки неудач большинства реформаторских начинаний обусловлены двумя основными факторами российской истории.

Первый из них - государственный деспотизм, порождающий и воспроизводящий раболепное отношение к власти. В России, замечает Чаадаев, все успешные начинания проистекают от верховной власти (например, реформы Петра I), а долгом каждого гражданина считается верноподданническое к ней отношение [18]. За исторически сложившееся глубокое единение со своим князем-защитником народу впоследствии пришлось расплачиваться духом своего "самоотречения", культом политических вождей и произволом властей, отсутствием гражданского общества и конструктивных гражданских инициатив "снизу". Традиционный патернализм во взаимоотношениях государя и подданных утвердил "смиренность" и "безусловную покорность властям" как высшую православную добродетель [19]. Жестоко подавленные царскими войсками восстания, возглавляемые казачьими атаманами Разиным, Булавиным и Пугачевым, оставили глубокие шрамы в исторической судьбе и памяти нашего народа, но не изменили кардинально общего уклада жизни. До сих пор многие наши сограждане, сталкиваясь с произволом, предпочитают искать справедливость не по закону и не в суде, а "под отеческой властью непосредственного начальника" [20].

Для понимания специфики российского уклада жизни и особенностей национального характера столь же существенное значение имеет второй фактор - географический: обширные, слабо населенные территории, суровые природно-климатические и погодные условия, постоянная борьба с многообразными внешними угрозами, огромные ресурсы, неразвитость коммуникаций, низкопроизводительный ручной труд и др. Долготерпение народа в сочетании со скромными запросами и аскетическим образом жизни в агрессивной окружающей среде привело к формированию жесткой системы внеэкономических взаимоотношений (кровно-родственных, патриархальных, крепостнических, общинных, личностных, должностных, ведомственных, клановых и т.п.). В отличие от рыночных отношения внеэкономической зависимости изначально предполагают жесткую институциональную регламентацию хозяйственного поведения людей и фискальную финансовую политику. По сравнению со странами Западной и Центральной Европы в нашей стране возможности выбора способов экономического самоопределения и политического волеизъявления всегда были весьма ограниченными. Поэтому, разрабатывая программы рыночной трансформации экономики и демократизации общества, это существенное обстоятельство нельзя недооценивать, ибо в нем "представлены" основания национальной экономической генетики, передающейся из поколения в поколение в течение всей многовековой истории России.

В полемике с А. Хомяковым, который еще в середине XIX в. пытался разобраться в особенностях протестантской и православной религий, Чаадаев обращает внимание на то, что протестантизм отнюдь не замер "у границ православного мира" [21], что он неоднократно проникал и в Россию. Но здесь, столкнувшись с деспотией, с тотальным преследованием со стороны православной церкви и светских властей, протестантская вера вынужденно забивалась в секты. По этой же причине протестантская этика никогда не могла закрепиться в России в соответствующих стандартах рационального мышления, поведения и хозяйствования.

Нельзя не признать, что традиционный (общинный) уклад жизни, традиционное отношение россиян (впрочем, как и народов ряда других славянских стран) к труду и накоплению богатства плохо стыкуются с ценностными ориентациями частного предпринимательства. Вебер справедливо констатирует: "Едва ли требует доказательства то утверждение, что концепция наживы как самоцели, как "призвания" противоречит нравственным воззрениям целых эпох" [22]. Видеть в этой концепции объединяющую общенациональную идею было бы явным недоразумением.

Вместе с тем поступательное движение в направлении стабилизации, упорядочения условий российской жизни, постепенное окультуривание и рационализация всех ее сторон являются едва ли не главным вызовом нашего времени. В этом тоже дет ничего удивительного: история причудливо сочетает "старое" и "новое", "традиционное" и "незнакомое", заставляя ответственных реформаторов всякий раз искать меру их допустимого соединения. Только определив приемлемую для данных исторически конкретных условий форму "рационального" социального мышления и действия, можно рассчитывать на позитивные подвижки в сторону формирования смешанной социально ориентированной экономики..

Глубоко религиозная (если не сказать, мистическая), а по сути конструктивная идея "призвания", пронизывающая протестантскую религию и этику, в свое время подготовила нравственную среду для формирования "духа капитализма" [23]. Вебер отмечает: "Она (идея призвания - В.Н.) превратилась в систематически разработанный метод рационального жизненного поведения, целью которого было преодоление status nature, освобождение человека от иррациональных инстинктов, от влияния природы и мира вещей и подчинение его жизни некоему планомерному стремлению, а его действий - постоянному самоконтролю и проверке их этической значимости..." [24]. Идея полной и систематической самореализации в труде либо в предпринимательстве, сформулированная протестантизмом как идея о необходимости постоянно искать "подтверждение своей веры в мирской профессиональной деятельности" [25], может служить наглядным подтверждением принципа единства (в терминологии Вебера - адекватности) норм духовной и материальной жизни [26]. И хотя современная частная и общественная жизнь гораздо в меньшей степени (нежели в эпоху Реформации) подвержена религиозной регламентации, недооценивать потенциал культурно-исторических и духовных факторов, способных стимулировать технический и социально-экономический прогресс, не приходится.

Применительно к реалиям современной России веберовская методология позволяет, в частности, глубже осмыслить адекватность (симметрию), существующую между криминально-номенклатурной приватизацией государственной собственности и размыванием этических норм делового общения новых собственников. Однако в истории можно найти и иные примеры. Например, массовому стремлению предпринимателей-европейцев к максимальной рационализации способов ведения хозяйства соответствует этика делового партнерства и социальной ответственности [27].

Парадоксально, но веберовская интерпретация содержательного единства социологии и истории имеет много общего с концепцией материалистического понимания истории К. Марксом. Оба исследователя-антипода, изучая закономерности исторического развития общества, отнюдь не противопоставляют "материальное" и "идеальное", а отмечают их внутреннее диалектическое единство, проявляющееся в том числе и в хозяйственно-практической деятельности. Нет необходимости доказывать, что в стратегии предпринимательских структур, нацеленных на серьезный коммерческий успех, ''идеальное" (например, этические нормы ведения дел и общения с партнерами), как правило, оказывается беременно "материальным"; в свою очередь, "материальное" (прибыль как главный результат любого коммерческого предприятия) становится ни чем иным, как предметным воплощением (результатом) рационально ("идеально") выстроенного бизнеса. На "длинной дистанции" одного нет и не может быть без другого.

Правда, понять (а тем более внутренне принять) эту естественную взаимосвязь материальных и духовных факторов предпринимательства в качестве императивной нормы выстраивания бизнеса сегодня готовы далеко не все. Прежде всего далеки от этого коммерсанты-нувориши, обнаруживающие в своих заветных помыслах и действиях комплекс "временщиков" и сумевшие выучить только одно правило: "Надо успеть урвать и удрать!". Тем не менее нарождающиеся в России экономический рационализм и рыночный отбор хозяйствующих субъектов рано или поздно все расставят по своим законным местам. Ведь современная Россия не живет за "железным занавесом", не выпадает из активно протекающих интеграционных процессов, а участвует в международном экономическом и научно-техническом сотрудничестве, образовательном и культурном обмене.

В период работы над "Протестантской этикой" интерес Вебера к религии первоначально ограничивался вопросом о том, какую роль сыграло изменение религиозной этикой, обусловленное протестантизмом, в становлении современного капитализма и шире - в проведении в жизнь принципа рациональности. Глубже изучив эту проблему, он пришел к пониманию того, что "путь рационализации" есть судьба европейской цивилизации и в конечном счете - всего человечества, которой нельзя избежать [28].

Россия в этом отношении не составляет какого-либо исключения. Постепенно интегрируясъ в мировое экономическое пространство, она неизбежно будет и дальше приобщаться к определенным видам и стандартам практически рационального жизненного поведения, тем самым вписывая свою национальную судьбу в общую судьбу человечества.

По существу в данном случае речь идет не о том, следовать или нет по пути рационализации хозяйственного строя и повышения эффективности экономики, а о том, как, каким образом, какими темпами и в каких формах надо продолжать рыночную трансформацию экономических отношений и институтов. На наш взгляд, реализм сегодня заключается в признании того, что существующие ныне основные национальные экономические культуры подобно рекам, причудливо преломляясь в своем поступательном движении, спускаются "с гор и долин" своей уникальной истории и в итоге закономерно выпадают в "европейский, а теперь уже и в общемировой океан" современного рационализма.

Учение о формальной рациональности [29] - это по существу оригинальная веберовская теория возникновения и развития современного капитализма. Вебер раньше других зафиксировал и по достоинству оценил общий вектор трансформации традиционных хозяйственных укладов и национальных культур. В предисловии к "Протестантской этике" П. Гайденко пишет: "Марксово учение о преодолении капитализма и о возможности создания нового типа общества - общества социалистического - Вебер считает утопией; он не склонен идеализировать буржуазный мир, но не видит ему никакой альтернативы" [30].

Весь драматизм заключается в том, что современная Россия все еще не готова принять капитализм как универсальную жесткую безличностную систему формальной рациональности в ее зрелом, завершенном виде [31]. Именно поэтому давно известные либеральные ценности и стандарты рыночного поведения с большим трудом приживаются на российской "почве". Но дело не только в этом. Фактически наши реформаторы не столько продвинули либеральные ценности в Россию, сколько, не желая того, во многом дискредитировали их в глазах большинства россиян. В политике, проводимой ими в 1990-е годы, без ответа остался ключевой вопрос: каким образом реформы встраиваются в существующее общество? Результат пренебрежительного отношения к острым жизненным проблемам всем известен. Уйти далеко не удалось: избиратели проголосовали против недостаточно обоснованных прожектов и безответственных обещаний [32].

Есть все основания утверждать, что политика спонтанной адаптации предприятий к неорганизованному, плохо регулируемому рынку, преподносимая идеологами радикальных реформ как панацея от застоя, обанкротилась, оказалась погоней за ложной целью. Все последние годы отечественные предприятия (и государственные, и негосударственные) всецело были заняты вопросами каждодневного выживания. Большинство из них, сумев удержаться "на плаву" главным образом благодаря "проеданию" бывшей государственной собственности, и сегодня не имеют продуманной стратегии развития.

Тем не менее следует продолжать экономические реформы, а значит, постепенно ставить соотечественников во все более жесткие условия, вынуждающие работать рационально и эффективно. Сама "невидимая рука" истории подводит россиян к необходимости конвертировать исконно присущую нам лихость и отчаяние в систематическое упорство в достижении рациональных жизненных целей. Все должны стремиться упорядочивать свою профессиональную деятельность и образ жизни в целом, учиться принимать во внимание многочисленные естественные ограничения, вести точный систематический учет всех доходов и расходов, регулярно платить налоги, уважать законодательство и этические нормы делового общения, права и интересы экономических партнеров. Без сомнения, решение всех этих задач является настоятельной необходимостью.

Власть должна это делать не топорно, не суетливо, не отворачиваясь цинично от насущных повседневных забот граждан, а грамотно и ответственно, совершенствуя действующее законодательство, ведя результативную борьбу с преступностью, точно определяя приемлемую меру централизации и либерализации экономической жизни общества. Только в этом случае "дух капитализма" как система общепризнанных принципов и этических норм свободного предпринимательства будет не раскалывать, а консолидировать общество, "оздоравливая" деловую среду и одновременно раскрепощая способности и хозяйственную инициативу людей. Предметом совместной заботы государства и общества должны стать близкие и понятные всем гражданам проблемы, такие, как борьба с бедностью, улучшение экологии и здоровье нации, борьба с коррупцией и криминалом, развитие отечественной промышленности, науки, образования и культуры.

Действуя осторожно, принимая во внимание встречную реакцию общества на очередные изменения правил поведения, власть убеждается в правильности (либо ошибочности) решений, призванных адаптировать рыночные новации к традиционному укладу российской жизни и ценностям национальной культуры. Не хватает для этого одного сущего "пустяка": постоянного диалога власти с обществом, дополненного гласным общественным контролем за работой чиновников всех уровней [33]. Сегодня без значительного повышения доверия между обществом и государством, между бизнесом и властью нельзя рассчитывать на успех реформ.

В структуре наличных социокультурных ценностей предстоит выбрать те из них, которые созвучны либо близки либеральным и которые могут помочь адаптировать рыночные отношения и институты к нашей национальной культуре. В ситуации, сложившейся к началу XXI в., гораздо важнее и полезнее не углублять конфликт ценностей (который, на наш взгляд, имеет место), а находить возможные точки соприкосновения различных культур и на этой основе осуществлять трансформацию общества, заботясь прежде всего о сохранении и приумножении научно-технического, экономического, культурного и духовно-нравственного потенциала страны.

Положительный опыт реформ в Китае в огромной степени объясняется тем, что правительство смогло ясно и понятно донести до массового сознания людей основные цели, задачи реформ, способы их решения. Смысл всех преобразований с самого начала носил глубоко гуманистический характер. Первый их этап был определен кратко и понятно - "накормить и обогреть людей". Все силы и средства были брошены на увеличение производства продуктов питания, одежды, обуви. После голода и разрухи, произошедших в период "великого скачка", люди воспряли духом, поверили своим руководителям и взялись за дело с истинным китайским трудолюбием. Уже к началу 1990-х годов задачи первого этапа были решены. Сейчас экономика Китая продолжает динамично развиваться. Китайцы хорошо знают, что ждет их страну и каждого в отдельности, какие задачи для этою необходимо решать. Такая идеологическая прозрачность их действительно объединяет в честном и добросовестном труде.

Упорству и последовательности в осуществлении курса реформ нам, россиянам, следует учиться у народов Китая, Турции, Сингапура, Польши, Испании, Чили и других стран, продвигающихся собственным национальным курсом к эффективной социально ориентированной экономике. Не обманываясь и не впадая в эйфорию от успехов последних двух-трех лет, мы должны быть готовы к тому, что в результате реализации более взвешенной, растянутой во времени экономической программы мы все же не получим классическую западноевропейскую модель рационально организованной экономики. Россия имеет собственный исторический опыт, у нее свои стартовые условия реформ, своя траектория развития в современном мире [34]. Однако на основе таких прагматичных реформ граждане России, очевидно, смогут выстроить более жизнеспособную национальную экономику, более упорядоченный образ жизни, в котором определены правила и стандарты поведения, обязательные для всех без исключения и, что самое главное, выполняемые всеми, включая государство.

Мы должны создать прозрачные условия доступа к природным ресурсам и обеспечить справедливую плату за пользование ими, проводить продуманную промышленную политику, осуществлять крупные инвестиции в модернизацию наукоемких отраслей, внятную политику доходов, исключающую десятикратный разрыв в уровнях оплаты труда в столице и регионах. Наконец, стране необходимы упорядоченные взаимоотношения бизнеса и государства, исключающие неофициальную "близость" и "любовь" отдельных предпринимателей к чиновникам разных уровней власти. Как гласит раннекапиталистический принцип, упоминаемый Вебером: "Honesty is the best policy", что в переводе на русский означает: "Честность - наилучшая политика" [35].

1 Лопухин В. Почему мы бедны? - Эксперт, 2000, N 1-2; Харрисон Л. Кто процветает? - Препринт, 1992; Ингард Р. Культура и демократия. В кн.: Культура имеет значение. М.: Московская школа политических исследований, 2002; Ясин Е. Модернизация экономики и система ценностей. - Вопросы экономики, 2003, N 4.

2 Под ценностями в данной статье понимаются объединяющие идеи той или иной исторически сформировавшейся культуры, или культурные концепты (см.: Степанов Ю. Константы: словарь русской культуры. Изд. 2-е, исправленное и дополненное. М.: Академический Проект, 2001).

3 "Чем дальше, тем больше становится понятным: модернизация не стронется с места, пока не начнутся реальные изменения в системе ценностей, в неформальных институтах, в культуре". Ясин Е., Модернизация экономики и система ценностей, с. 7.

4. Ясин Е. Модернизация экономики и система ценностей, с. 17-30.

5 Лопухин В. Почему мы бедны?

6. А. Кончаловский свое предисловие к русскому переводу книги Л. Харрисона "Кто процветает?" озаглавил следующим образом: "Культура - это судьба".

7 В. Лопухин счел необходимым дать статье "Почему мы бедны?" весьма красноречивый подзаголовок: "В мире нет законов, обрекающих Россию на вечную нищету". И вся последующая дискуссия, как известно, развернулась вокруг этой ремарки.

8. "Современный капиталистический хозяйственный строй - это чудовищный космос, в который каждый отдельный человек ввергнут с момента своего рождения и границы которого остаются, во всяком случае, для него как отдельного индивида раз навсегда данными и неизменными. Индивид |в той мере, в какой он входит в сложное переплетение рыночных отношений, вынужден подчиняться нормам капиталистического хозяйственного поведения; фабрикант, в течение Долгого времени нарушающий эти нормы, экономически устраняется столь же неизбежно, как и рабочий, которого просто выбрасывают на улицу, если он не сумел или не захотел приспособиться к ним.

Таким образом, капитализм, достигший господства в современной хозяйственной жизни, воспитывает и создает необходимых ему хозяйственных субъектов - предпринимателей и рабочих - посредством экономического отбора" (Вебер М. Избранные произведения. М/. Прогресс, 1990, с. 76-77).

9 См., например: Прохоров А. Маятник русской души. - Родина, 2004, N 4, с. 26-28.

10 Чаадаев не просто "западник", а "западник" глубокий, размышляющий о будущем своего Отечества. И борется он со "славянофилами" достаточно разумно и аргументированно, полагая, что "у нас другое начало цивилизации, чем у этих (читай, европейских - В.Н.) народов", и что поэтому необходимо спокойно разобраться в том, "что нам подобает заимствовать у Европы и что должно остаться чуждым". См.: Чаадаев П.Я. Избранные сочинения и письма. М.: Правда, 1991, с. 374, 230.

Убежден Чаадаев и в том, что "нам всем не хватает духа, порядка и последовательности, исправимся от этого недостатка. Не стоит повторять доводов в пользу преимуществ размеренной жизни, во всяком случае, одно лишь постоянное подчинение определенным правилам может научить нас без усилий подчиняться высшему закону нашей природы. Но для точного поддержания известного строя необходимо устранить все, что этому мешает" (там же, с. 43).

11 Там же, с. 32, 36.

12 Там же, с. 19.

13. Там же, с. 46. "Оглянитесь кругом себя. Разве что-нибудь стоит прочно на месте? Все - словно на перепутье" (там же, с. 25.). "Исторический закон, традиция, никогда не получали у нас исключительного господства; жизнь никогда не устраивалась у нас неизменным образом. - там же, с. 150). "Мы угадываем, а не изучаем... мы постепенности не знаем ни в чем; мы схватываем вдруг, но зато и многое из рук выпускаем "(там же, с. 399).

14. О. Мандельштам, интерпретируя взгляды Чаадаева на исторический путь России, отмечает его "неисторичность". Если история - это "лестница Иакова", то Россия не поднимается по ее ступеням, а только повторяет свой прежний опыт, двигаясь в замкнутом круге одних и тех же социальных проблем и страстей (там же, с. 18).

15 Там же, с. 32.

16. Чаадаев П.Я. Избранные сочинения и письма, с. 152, 153, 154. "Я предпочитаю бичевать свою родину, предпочитаю огорчать ее, предпочитаю унижать ее, только бы ее не обманывать" (там же, с. 175). "Я слишком хороший русский, я слишком высокого мнения о своем народе..." (там же, с. 425).

17 Стоит обратить внимание, что у Чаадаева в заключительном фрагменте "Философических писем" мы находим прямое указание на характерную отличительную черту, не разделяющую, а напротив, объединяющую католический и православный мир. Это - "отвращение от разделения; страстное стремление к единству; вот что сохраняет христиан чистыми при любых обстоятельствах" (там же, с. 139).

18. "Посмотрите от начала до конца наши летописи, вы найдете в них на каждой странице глубокое воздействие власти...и почти никогда не встретите проявлений общественной воли" (Чаадаев П.Я.Избранные сочинения и письма, с. 156).

19 Там же, с. 363, 235-236.

Анализируя исторические хроники, Чаадаев пишет: "С той поры народ и род княжеский составляют одну семью, и ни разу во все продолжение этой продолжительной семейной повести вы не увидите ни малейшего раздора между государем и народом: вечное детское повиновение, вечное родительское попечение правителей о быте общем" (там же, с. 235).

"К тому же в русском народе есть что-то неотвратимо неподвижное, безнадежно не нарушаемое, а именно - его полное равнодушие к природе той власти, которая им управляет... Установленная власть всегда для нас священна... Всякий государь, каков бы он ни был, для него - батюшка. Мы не говорим, например, я имею право сделать то-то и то-то, мы говорим: это разрешено, а это не разрешено. В нашем представлении не закон карает провинившегося гражданина, а отец наказывает непослушного ребенка... Идея законности, идея права для русского народа бессмыслица..." (там же, с. 202-203).

20 Там же, с. 429.

21 Чаадаев П.Я. Избранные сочинения и письма, с. 272.

22 Вебер М. Избранные произведения, с. 91.

23 Согласно протестантской этике, "выполнение мирских обязанностей служит при любых обстоятельствах единственным средством быть угодным Богу, что это - и только это - диктуется божественной волей и что поэтому все дозволенные профессии равны перед Богом" (Вебер М. Избранные произведения, с. 98). "В качестве наилучшего средства для обретения внутренней уверенности в спасении рассматривается неутомимая деятельность в рамках своей профессии.Она, и только она, прогоняет сомнения религиозного характера и дает уверенность в своем избранничестве" (там же, с. 149). "Вера должна найти себе подтверждение в объективных действиях" (там же, с. 150). "Кальвинист, таким образом, сам "создаст" свое спасение, правильнее следовало бы сказать - уверенность в спасении... это спасение... является следствием систематического самоконтроля, который постоянно ставит верующего перед альтернативой: избран или отвергнут?" (там же, с. 152).

24. Вебер М. Избранные произведения, с. 154-155.

25. Там же, с. 157.

26. М. Вебер не без оснований полагает, что "психологический импульс систематизации жизни... неизбежно ведет к ее методической рационализации" (там же, с. 162).

27 Внутренне оппонируя автору "Капитала", М. Вебер настойчиво акцентирует внимание не на антагонизме интересов предпринимателей и наемных рабочих, а на возможности рационального их взаимодействия в приумножении капитала при условии, если стороны руководствуются нравственными принципами и этическими нормами "протестантской веры". Он пишет: "... Добродетели, взращенные пиетизмом (одним из основных течений в протестантизме - В.Н.), можно скорее уподобить тем, которые мы находим, с одной стороны, у "верных своему призванию" чиновников, служащих, рабочих и кустарей, с другой - у патриархально настроенных работодателей, которые в своем стремлении угодить Богу снисходят до нужд своих подчиненных..." (там же, с. 171).

28 По мнению М. Вебера, "хозяйственная деятельность действительно ориентирована на сопоставление дохода и издержек в денежном выражении, как бы примитивно это ни совершалось" (Вебер М. Избранные произведения, с. 49). Никакого успешно функционирующего капиталистического предприятия не может быть "без рациональной бухгалтерской отчетности" (там же, с. 51).

29 Формальная рациональность в веберовском понимании - это рациональность ни для чего, рациональность сама по себе, рациональность, служащая исходным принципом и абстрактным воплощением "духа капитализма". Вебер обосновывает формальную рациональность как всеобщую и универсальную калькулируемость всего, что поддается количественному учету, как самоцель любого социального действия, будь то область экономики, политики, науки, культуры или религии, как сознательно выстраиваемый образ чувствования, мышления и поведения, то есть как целостный образ жизни в условиях индустриально рыночной цивилизации.

30. Гайденко П. Социология Макса Вебера (Вебер М. Избранные произведения, с. 39).

31. Идеал "человека экономического" Б. Франклин определял следующим образом: "Кредитоспособный: добропорядочный человек, долг которого рассматривать приумножение своего капитала как самоцель" (там же, с. 73).

32. И как тут не вспомнить Чаадаева, который, будучи движим своим "национальным инстинктом", как будто в воду глядел, предупреждая своих будущих единоверцев: "Социализм победит не потому, что он прав, а потому, что не правы его противники" (Чаадаев П.Я. Избранные сочинения и письма, с. 213).

33. Не об этом ли хотел во весь голос сказать своему народу и своему императору "безумный" Чаадаев: "Самой глубокой чертой нашего исторического облика является отсутствие свободного почина в нашем социальном развитии" (Чаадаев П.Я. Избранные сочинения и письма, с. 146). "В нас есть, на мой взгляд, изумительная странность. Мы сваливаем всю вину на правительство. Правительство делает свое дело, только и всего; давайте делать свое, исправимся (там же, с. 372).

34. Размышляя об участи сторонников либеральных идем) в России и прежде всего о своей собственной, Чаадаев с грустью констатирует: "Русский либерал бессмысленная мошка, толкущаяся в солнечном луче; солнце это - солнце Запада" (Чаадаев П.Я. Избранные сочинения и письма, с. 175).

35. Вебер М. Избранные произведения, с. 282.