МАРКСОВО НАСЛЕДИЕ И СОВРЕМЕННАЯ ЭКОНОМИЧЕСКАЯ НАУКА ("круглый стол" журнала "Вопросы экономики").

Окончание. Начало см.: Вопросы экономики, 2005, N

Ю. Якутин (д.э.н., научный руководитель Издательского дома "Экономическая газета"). Сначала мне хотелось бы сделать одно предварительное замечание по ходу дискуссии. Здесь было сказано, что сегодняшняя молодежь не знает работ Маркса, да и не надо ей их знать, так будет лучше, так мы скорее освободимся от наследия советского периода в экономической теории. И это ведь было сказано с особой гордостью и особым удовлетворением! Вряд ли этим стоит гордиться и вряд ли этим можно удовлетвориться. Слава Богу, что это не совсем так. И на нашем обсуждении присутствуют молодые ученые, аспиранты, студенты, которые интересуются этой проблематикой, рассматривают марксизм с позиций современности.

Нельзя сбрасывать со счетов и то обстоятельство, что до сих пор во многих странах марксизм преподается в высших учебных заведениях. Так, в Китае и ряде стран Юго-Восточной Азии, где проживает почти каждый четвертый житель Земли, продолжается изучение марксизма. Во многих солидных, уважаемых университетах Америки, Англии, Франции, Германии в учебные программы также включают и "Капитал" Маркса, и его философские труды. Конечно, марксовы работы рассматриваются в ряду других произведений экономистов и философов XIX в., но, надо признать, весьма обстоятельно. По крайней мере, мои личные контакты со студентами западных университетов показывают, что логику "Капитала" они понимают, знают составляющие его содержание экономические категории и, пожалуй, даже получше изучавших марксистскую политэкономию у нас в советское время. Это вводное замечание. А теперь по существу.

Содержание первых трех дискуссионных статей, опубликованных в журнале "Вопросы экономики", обусловило некоторую провокационность развернувшегося обсуждения. Так, со статьей, открывшей дискуссию "Марксизм: между научной теорией и "светской религией" (либеральная апология)", выступили Е. Гайдар и В. May, которых трудно заподозрить в симпатиях к марксизму. Видимо, они все же намеревались с либеральных позиций защищать марксизм. Кстати, название их статьи позволяло предполагать, что в ней будет говориться о научных достижениях марксизма, его вкладе в развитие науки. Но все свелось к тому, чтобы еще раз указать на факт канонизации марксизма советской общественной мыслью XX в. и признать за ним весьма небольшой вклад в экономическую, социологическую науку, в политологию. По сути они поддержали вывод И. Шумпетера о том, что марксизм предложил лишь характеристику стадиального развития человечества, вычленив один определенный аспект такого анализа через исследование соотношения уровня развития производительных сил и обусловленных ими производственных отношений.

Статья А. Бузгалина и А. Колганова "Нужен ли нам либеральный марксизм?" подводит к выводу о том, что нам нужен марксизм, но не либеральный. В этой статье возобладало стремление осовременить К. Маркса, домыслить за него, приписать ему сегодняшние представления о современном мире. Это - тоже большая ошибка, искажение идей К. Маркса. Нельзя марксову теорию, относящуюся ко второй половине XIX в., "вытягивать за уши" на сегодняшний уровень и искать в ней ответы на вопросы, поставленные XXI веком.

Третья статья также по своему весьма провокационна. "Мавр возвращается?" - спрашивает Л. Гребнев. И отвечая сам себе, утверждает, что "он и не приходил". Значит, марксова наследия вообще нет? Получается, мы неправильно понимали Маркса, не так его трактовали, как он писал в действительности. Причем, как пишет автор, дело здесь не только в трудностях перевода.

Стоит ли критиковать авторов всех трех статей за избранный ими подход к современному прочтению К. Маркса? Вряд ли. Каждый имеет право на свою точку зрения.

Если же вернуться к теме обсуждения, то заявлена она четко: "Марксово наследие и современная экономическая наука". Обозначенная тема предполагает выяснение связи марксизма с современной экономической наукой. И, конечно, имеются в виду прежде всего связи с российской экономической наукой, а не с концепциями представителей, скажем, стокгольмской или австрийской школ. Работает ли марксово наследие на современную российскую экономическую науку, как работает, каково ее состояние, чем обусловлено, развивается ли она -- вот какие моменты должны были оказаться в центре дискуссии, но она коснулась других аспектов.

Неизбежен вопрос: а в связи с чем возникла данная дискуссия, почему вдруг эта тема стала актуальной? Почему именно теперь заговорили о том, сделал ли "Мавр" свое дело, да и вообще приходил он или нет? Можно, разумеется, просто предположить, что кому-то в очередной раз надо похоронить марксизм или что возобладали интересы узких исследователей эволюции экономической мысли. Представляется, однако, что интерес к судьбе марксизма имеет более глубокие корни. Мы видим, что современные экономические теории не могут дать ответ на ключевые вопросы настоящего, что эти ответы приходится искать в методологических подходах экономистов прошлого. В этом, на мой взгляд, и лежит объяснение причин возникшего сейчас у научной общественности интереса к марксизму. Что же может дать нам марксизм для научного анализа современности, чем он полезен?

Для современной экономической науки марксово наследие важно, понятно, не своим фактологическим материалом, не своим анализом хозяйственного обустройства мира в XIX в., экономического взаимодействия государств и внутренней экономической системы конкретной страны, хотя изучение такого материала может дать очень многое историкам, социологам, обществоведам. Нам -- экономистам -- в марксовом наследии важна методология исследования. Не будем забывать, что Маркс создал стройную систему категорий и законов, формирующих, согласно его методологическим позициям, тогдашнее экономическое обустройство мира.

Многое из этой системы устарело, многое не выдержало проверки временем. Так, Маркс постулировал двухклассовую структуру общества, теперь же общество стало намного сложнее. Для нас ценны именно метод построения его системы, методология движения анализа, например, от абстрактного к конкретному или от конкретного к абстрактному, важно его исследование целостности, системности, комплексности экономических процессов и явлений, изучение единства и внутренней противоречивости их отдельных элементов. И кстати, его метод восхождения от абстрактного к конкретному как способ построения экономической теории и понимания экономической действительности еще никто не опроверг. Критиков выстроенной им экономической системы, скажем капитализма, много, но никто до сих пор не может предложить такого системного взгляда на экономику. С точки зрения монистичиости, целостности системы никто еще сокрушающего удара по Марксу не нанес. И вот когда мы говорим о политической экономии как о науке, изучающей производственные отношения, то надо еще раз подчеркнуть, что марксистская политическая экономия вооружает нас надежными методом, способом, инструментами анализа экономической действительности. Именно это до сих пор крайне важно в марксовом наследии, и это работает на сегодняшнюю экономическую науку, а значит, должно работать и на экономическую практику.

Следует также отметить, что марксизм формулирует задачи политической экономии как науки. И поэтому тема данного "круглого стола" тесно связана с не завершившейся еще дискуссией о месте и роли политической экономии в комплексе вузовских экономических дисциплин, в современной системе экономических знаний. Хорошо известны высказывания Маркса о значении политэкономии вообще, о буржуазной политической экономии, ее возможностях и ограничениях, о важности исследования законов развития производственных отношений.

Приходится признать, что сегодня ни одна из экономических теорий, входящих в комплекс учебных дисциплин, не изучает производственные отношения, раскрывающие суть экономических процессов как отношений между людьми в производстве, обмене, распределении и потреблении материальных благ и услуг. Эти ключевые проблемы ушли из поля зрения ученых-экономистов. Но ведь только анализ данных отношений может высветить содержание экономических процессов, магистральную направленность их развития и его результаты, позволит понять, во что выльются экономические отношения, какие общественные, политические, гражданские институты будут им соответствовать, каким образом все эти институты, в свою очередь, будут влиять на экономические отношения. И уже сейчас можно заключить, что дискуссия о судьбе марксова наследия серьезно подкрепляет позиции сторонников присутствия политической экономии в комплексе вузовских дисциплин.

Развивая марксову теорию, обогащая его наследие на основе марксистских методологических позиций, мы сможем, конечно, ответить на вызовы современности. Это будет уже сегодняшний марксизм, освоивший опыт XX - начала XXI в. Марксизм не нуждается ни в его новом открытии, ни в закрытии, ни в приписывании ему чего-то. Забывать, недооценивать, отбрасывать работы К. Маркса нельзя, тем более отрицать их значимость. Это - определенная ступень в развитии философии, экономической теории, других общественных наук. Из песни слова, как говорится, не выкинешь. Это слово останется навсегда. Поэтому марксово время и научное наследие нуждаются в бережном исследовании, в котором важно избежать как полнейшей абсолютизации, так и полнейшего отрицания вклада К. Маркса в научную мысль.

Как же обстоят дела в экономической науке? Сошлюсь на такой пример. Недавно Издательский дом "Экономическая газета" выпустил книгу российского предпринимателя В. Кокорева "Экономические провалы". В этой работе он, в частности, рассказывает, что во второй половине XIX в. редакция издававшегося в Брюсселе журнала "Экономист" обратилась в российский журнал "Вестник промышленности" с просьбой прислать человека, способного переводить статьи, которые знакомили бы европейского читателя с российской экономической мыслью. Через год этого специалиста попросили забрать обратно, потому что экономические статьи из "Вестника промышленности" не заслуживали перевода, в них все вертелось вокруг давно известных европейских взглядов, во многом отживших свой век.

И эту ситуацию почти полуторавековой давности вполне можно перенести на сегодняшний день. Представим, что сегодня издавался бы такой же экономический журнал. Чем бы российские ученые-экономисты обогатили его? Что бы мы сказали такого нового, что означало бы прорыв в еще неизведанное и что давало бы новый вектор научному поиску? Ничего такого у нас не нашлось бы, потому что мы плетемся в хвосте уже имеющихся экономических воззрений и только "подхватываем" их положения.Думается, Россия, являющаяся великой державой с многовеково .историей, как представительница особого цивилизационного типа развития вправе обладать собственным взглядом на пути общественного прогресса. Но сегодня, к сожалению, в России нет еще такого взгляда.

Приходится признать, что наша нынешняя экономическая наука впитала в себя все беды советской экономической науки, когда экономическая теория должна была обосновывать политические решения и лозунги, действуя по принципу "чего изволите", была заполнена непререкаемыми догмами, мифами, интерпретациями высказываний партийных вождей. Но разве мало сейчас таких догм и мифов, оправдывающих "революционную" целесообразность избранного пути перехода к рынку? По сути мы имеем в экономике тот же большевизм только с иным знаком, те же "кавалерийские атаки" на возникающие проблемы, ту же непримиримость к инакомыслию, то же нежелание смотреть правде и фактам в глаза. Состояние, в котором пребывает отечественная наука, не позволяет предложить способы решения острых проблем современности. Почему? Да потому что из системы экономических наук вынута сердцевина, их основа - политическая экономия.

В этой науке производственные отношения являются предметом исследования, опорной точкой анализа экономических явлений и процессов. Формы, способы организации труда, средства производства различны. Но производственные отношения между людьми имеют место всегда. И изучающая их экономическая дисциплина также всегда будет существовать. Она анализирует их закономерности, исторические формы, их влияние на развитие производительных сил, на развитие человека. Современная экономическая наука пока еще не соответствует духу времени, потому что она не берется за познание сути экономических явлений и процессов. Да, все еще преобладает отрицательное отношение к политэкономии, которую в советское время превратили в "наложницу" государственного и партийного руководства. Политэкономия исполняла роль официантки, которая принесет то, что ей заказали.

Экономическая наука дифференцирована, представлена множеством дисциплин - фундаментальных, прикладных, конкретных. Но все ее многообразие покоится на базе общей экономической теории. И вот здесь нам не обойтись без обращения к Марксу. Ведь он написал "Капитал", изложив в нем обобщенный взгляд на практически все господствовавшие в его время экономические доктрины. И главным в своем труде он признавал то, что исследовал производственные отношения. Да, многое из того, о чем писал К. Маркс, уже пережито обществом, переступившим через рассмотренные им стадии экономического развития. Нет таких, как прежде, кричащих социальных антагонизмов, нет такой непримиримой разобщенности, изменились и класс рабочих, и класс капиталистов, структура общества.

Но несмотря на все эти перемены есть средства производства, есть использующие их люди, которым они принадлежат, которые ими владеют, распоряжаются, управляют, создают при помощи этих средств производства необходимые товары и услуги. Есть, следовательно, и отношения между людьми, различающиеся в зависимости от их качественной роли - собственников, управленцев, пользователей, работников-исполнителей, потребителей... Вот эти-то производственные отношения в современной российской экономической науке остались "бесхозными". Кто, какая ветвь экономических знаний их теперь изучает? Неизвестно. А ведь учение о производственных отношениях, несомненно, является основополагающим в содержательной характеристике марксизма в экономической его части.

Игнорируя анализ производственных отношений, российские экономисты не могут дать сегодня ответы на многие кардинальные вопросы, например, о природе государственной собственности в нашей стране, о природе заработной платы и доходов. Мы не можем выработать четкую экономическую политику, направленную на соблюдение законных общественных интересов в использовании природных богатств, общественной производственной инфраструктуры.

В нашей дискуссии вопрос о значении марксистских положений для анализа производственных отношений сознательно, как мне представляется, обойден. Этот вопрос забыт, хотя участники дискуссии не избежали того, чтобы не навесить на марксизм различные устрашающие ярлыки. Некоторые даже видят в нем истоки социального расизма и социального геноцида, считают Маркса антигуманистом, не замечавшим в человеке ничего человеческого, а "Капитал" - антигуманным произведением, чуть ли не требующим полного запрета.

Нужно, конечно, помнить, как использовалось марксистское учение в политической борьбе, как применялось в экономической политике, но это другой, самостоятельный аспект изучения марксова наследия. В методологическом же плане, крайне важном для оценки состояния современной российской экономической науки, кардинальное значение приобретает главный на сегодняшний день вопрос о производственных отношениях.

Ю. Ольсевич (д.э.н., проф., гл.н.с. ИЭ РАН). Для начала мне бы хотелось высказать несколько соображений по поводу поставленных в данной дискуссии вопросов о науке, политике и "религии". Величие Маркса как ученого бесспорно - достаточно заглянуть в любой западный учебник истории экономической мысли, где его учению посвящены главы и целые разделы. Столь же бесспорны его целеустремленность и бескомпромиссность как идеолога и политического борца. И столь же очевидно взаимопроникновение в его трудах науки, с одной стороны, идеологии и политики - с другой. Но совместимы ли они вообще? Для Маркса - не только совместимы, но и неразделимы: один класс - одна партия - одна идеология - одна научная теория. Но дело не просто во взаимопроникновении. "Коммунистический манифест" появился задолго до "Грюндресс" и "Капитала". Политика стала матерью теории и передала ей свои далеко не научные гены.

Четыре тома Капитала, подобно Библии, - это целый космос, суровый и увлекательный. Некоторые из нас посвятили изучению трудов Маркса полжизни, а кое-кто - - всю жизнь. Могучая фигура автора заслонила реальность, и даже послевоенный расцвет Запада нас не отрезвил. Потребовался крах социализма, крушение самой гигантской в истории геополитической системы, наконец, распад многовекового российско-евразийского суперэтноса, чтобы вернуться к действительности. Но эти события отбросили нас еще дальше - - за пределы объективного анализа. Мы должны теперь прорываться в эти пределы, преодолевая уже не промарксистские, а антимарксистские предубеждения образованных соотечественников. И эта дискуссия, будем надеяться, станет шагом в таком направлении. История стремится вперед, мы теперь удалены от Маркса, и это впервые дает возможность спокойно сопоставить его теорию и с практическими реалиями, и с альтернативными учениями.

Действительно, на Западе немало и марксистов, и марксоведов, но пока еще никто в наше время не знает Маркса так, как его знают в России. Наше знание, однако, было особым, мы воспринимали марксизм с неким священным трепетом. Для нас это было стройное, цельное, монолитное учение. Так считать завещал нам Ленин, и мы сами так хотели думать, но от любви до ненависти один шаг. Теперь за эту же самую "монолитность", за "детерминизм" разочарованные почитатели предлагают отправить марксизм либо на свалку истории, либо в пантеон древностей - вместе с Ньютоном и Дарвином. Идея радикальна, хотя и не нова. Но стоит ли спешить? Не лучше ли попытаться спокойно разобраться в марксовом учении, как это давно уже делают многие видные ученые на Западе и в Японии?

Можно указать на ряд аспектов марксизма, которые не позволяют характеризовать его однозначно как "стройное", "монолитное" и даже как "детерминистское" учение. Начнем с того, что марксизм пронизан двумя взаимоисключающими началами: желанием разрабатывать теорию как инструмент определенной политики и стремлением исходить из науки как фундамента политики. (Между прочим, это противоречие в позиции марксизма поразило известного науковеда М. Поланьи, когда он в 1935 г. беседовал в Москве с академиком Н. Бухариным о месте науки в советском обществе.)

Первое начало обусловило построение всей экономической теории как борьбы противоположных и в итоге взаимоисключающих начал; второе - заставляло допускать многовариантность развития. Стоимость противоположна полезности, прибавочная стоимость стоимости рабочей силы; капиталисты - рабочим, частная собственность общественной; рынок - плану, конкуренция - сотрудничеству, крупные предприятия - мелким, капитализм - социализму. Сплошное взаимоотрицание, хотя и не простое, а диалектическое. Нетрудно понять, откуда "проросла" эта диалектика. В конце XVIII первой половине XIX в. в Западной Европе положение широких масс явно ухудшалось, набирали силу циклические кризисы, революции следовали одна за другой. Однако научная логика и анализ глубинных тенденций заставляли Маркса в то же время допускать и совершенно иные варианты, на чем мы остановимся ниже.

Трудно поднимать людей на борьбу, призывать к жертвам и лишениям во имя временных, преходящих ценностей, поэтому всякая революционная теория обосновывает только "вечные", "общеобязательные" законы и принципы.Но всякий подлинный ученый, особенно провозгласивший: "Я знаю только одну науку -- науку истории", понимает, как мало этих общих принципов и законов и как изменчива история во времени и пространстве. Именно политизация толкала Маркса на соблазнительный путь приписывания частному и преходящему свойства общего и вечного. Но одновременно Маркс-ученый постоянно сопротивлялся Марксу-политическому борцу, и хотя, как правило, побеждал политик, убедительные следы этих внутренних схваток рассеяны по многим страницам теоретических работ, статей и писем Маркса.

Подчеркну следующее. Утверждать, что в канонической (для отечественных политэкономов) теории Маркса имеются бесспорно научные элементы - не сказать ничего нового. Об этом писали В. Леонтьев, А. Эрлих и другие экономисты Запада, указывая на концепцию циклов, схемы воспроизводства, концепцию экономического развития и др. Но я полагаю, что помимо этого в работах Маркса прослеживаются элементы подхода, который принципиально отличается от его общеизвестной теории, контрастирует с ней. Вот некоторые примеры.

В канонической теории Маркса экономический "базис" определяет политическую "надстройку". Но, по Марксу же, всеобщее избирательное право подрывает частную собственность. В канонической марксовой теории сущность человеческой личности определяется совокупностью общественных отношений. Изменив эти отношения, мы можем получить "нового человека". Однако Маркс параллельно пишет об "истинной природе человека", о развертывании его "сущностных сил" и т.д., в явном виде рассматривая человека как первопричину, а не как производное конкретной общественной системы. Отстаивая трудовую теорию стоимости, Маркс ссылался на необходимость непрерывных трудовых усилий населения для поддержания жизни нации. Однако одновременно он полагал, что в будущем наука станет главным фактором производства, и стоимость товаров перестанет определяться затратами труда. Иначе говоря, труд - - не вечная субстанция стоимости, хотя необходимость в труде не отпадает. И сама стоимость исчезнет отнюдь вследствие переворота не в общественных отношениях, а в производительных силах. С одной стороны, Маркс уповал на превращение труда в первую жизненную потребность, а с другой - приходил к выводу, что главное богатство общества - не рабочее, а свободное время его членов. Теория Маркса постулировала, что движение заработной платы определяется стоимостью рабочей силы, производством абсолютной и относительной прибавочной стоимости. Одновременно, по его мнению, развитие профсоюзного движения способно вызвать к жизни совсем иные законы определения заработной платы.

Попытаемся объединить эти и им подобные "альтернативные" высказывания Маркса. История все более полно раскрывает природные, сущностные силы человека, которые являются его творческими силами. Научно-техническая революция постепенно упраздняет стоимость и рынок, капитализм разлагается. Всеобщее избирательное право подрывает частную собственность, рост профсоюзов кладет конец эксплуатации наемного труда. Рабочий день сокращается, растет свободное время. И так далее.

Мы видим здесь концепцию Маркса, весьма последовательно отрицающую его же каноническую теорию. И это вовсе не то же самое, что имеется в виду под внутренними противоречиями марксовой теории (например, между I и III томами "Капитала"). И это совсем не те противоречия внутри марксизма, которые в начале века привели к теоретическому расколу между социал-демократами и коммунистами, а внутри последних - - между ленинцами и сталинистами. Здесь речь идет не о том, может или нет победить пролетарская революция до полного созревания производительных сил, в отдельной стране, демократическими методами и т.п. В рамках "параллельной" концепции Маркса революция вообще неуместна как средство решения экономических проблем. В основе такой "параллельной" концепции Маркса лежат представления отнюдь не "марксистские": природа человека - исходное начало для понимания общества, базис -- вовсе не окостеневшая система (в демократическом обществе он трансформируется под воздействием изменений в производительных силах, культуре, политике).

Маркс выдвинул две противоположные концепции, два подхода к развитию общества, потому что, на мой взгляд, он, во-первых, понимал возможность "бифуркации", перелома в развитии, когда многие причины и следствия меняются местами, второстепенные факторы естественным путем превращаются в определяющие, меняется вектор движения. А во-вторых, он осознавал политическую тенденциозность своего главного теоретического построения (дескать, мы создаем политэкономию труда, а не капитала) и стремился обрисовать свое научное видение проблем. Подчеркнем, "параллельная" концепция Маркса не может быть отнесена лишь к "раннему Марксу", хотя, конечно, некоторые ее корни тянутся именно оттуда. Это - зрелая концепция зрелого Маркса, хотя и оттесненная "в тень" его канонической теорией, этой "большой Бертой" классовой борьбы второй половины XIX в.

Итак, какой счет мы можем предъявить Марксу-ученому? Можем ли мы упрекнуть его в том, что его основная, фундаментальная теория была искусственной абстракцией, далекой от реальности? Видимо, нет. Когда рабочий день длился 10-12 часов, а зарплата большинства рабочих была равна физическому прожиточному минимуму, когда решающим фактором производства была масса живого труда, а накопление происходило за счет не столько технического прогресса, сколько ограничения потребления - к такой исторической среде была приложима теоретическая модель "Капитала".

Можно ли обвинить Маркса в том, что он не предвидел возможности постепенной, ненасильственной трансформации данной экономической системы в качественно иную, с иными законами функционирования и развития? Полагаю, что из сказанного выше следует, что нет оснований для предъявления Марксу такого обвинения. Но, видимо, он считал такую возможность маловероятной и даже нежелательной. Марксу представлялось важным тратить свое время на то, чтобы оттачивать детали теории ренты, рассчитывать варианты схем воспроизводства, прослеживать кругооборот разных элементов капитала. Поэтому у Маркса, допускавшего принципиальную возможность трансформации капитализма, нет самой теории трансформации. Хотя, я считаю, такую теорию было бы несложно сформировать, отталкиваясь от им же заложенных основ. Речь идет прежде всего о теории трехстороннего регулирования заработной платы, прибыли, налогов (то есть доходов рабочих, предпринимателей, государства); о теории монополии, олигополии и монополистической конкуренции; о теории экономических функций государства и государственного регулирования хозяйства; о теории эволюции отношений собственности и др.

Более того, когда к вопросам трансформации капитализма пытались обратиться его последователи, Маркс реагировал негативно. Если бы он развил теорию мирной трансформации капитализма, ему пришлось бы предусмотреть и альтернативный (по сравнению с "Критикой Готской программы") вариант первой фазы коммунизма, включив в него многоукладность, рынок, глобализацию, как это сделал столетием позже марксист Дэн Сяопин. Но здесь интересы науки натолкнулись на барьер политических пристрастий и целей. Как ученый Маркс видел возможность разных вариантов развития, но в идеологических интересах разрабатывал и обосновывал только одни вариант. В этом и состоит, по моему мнению, главный упрек, который можно предъявить Марксу-ученому, а вместе с ним и многим ученым-обществоведам (главный, но не единственный, заметим в скобках).

Нетрудно видеть, что и "исторический материализм", который сводит историю к борьбе классов и насильственной смене способов производства, был порожден стремлением опрокинуть в прошлое (и экстраполировать на будущее) политическую ситуацию Западной Европы середины XIX в. Признаем, однако, что ряд черт этой ситуации история то там, то здесь воспроизводит; и наше будущее от возвращения к ней не застраховано. На это, кстати, обратил внимание современных критиков Маркса не кто иной, как папа Иоанн-Павел II в сентябре 1993 г., заявив: "Коммунистическую идеологию нельзя огульно отрицать, не признавая за ней некоего "ядра истины". Благодаря этому ядру истины марксизм смог стать притягательной реальностью для западного общества" (1). Разумеется, и марксистам следовало бы признать наличие неких "ядер истины" в немарксистских идеологиях вообще и в христианстве в частности.

Политическая борьба -- это не только двигатель общественной науки в целом, но и оковы для каждого участвующего в ней ученого. Поэтому только вся совокупность течений и направлений общественной мысли дает нам более или менее реальную картину состояния общества и его тенденций. Упрекать в политической предвзятости - не значит упрекать в неспособности к предвидению.

Насколько известно, до сих пор предвидеть повороты процесса общественной трансформации не смог никто. Первый такой поворот произошел в конце XIX - начале XX вв. и может быть охарактеризован двумя терминами, имеющими противоположный знак - социализация и монополизация. Второй -- после первой мировой войны и кризиса 1929-1933 гг. - заключался в прогрессирующем огосударствлении экономики при ее продолжающейся социализации. Третий начался с конца 1970-х годов и состоял в начавшемся разгосударствлении на базе развернувшейся структурной демонополизации рынков и глобализации.

Перед наукой, как заметил Й. Шумпетер, нереалистично ставить задачу предвидеть подобные повороты - в них взаимодействует слишком много неопределенных факторов разной глубины, мощи и продолжительности. Отсюда вывод -- настоящий ученый в пророки не годится. Задача науки состоит в том, чтобы подготовиться к таким поворотам, разработать их вероятные сценарии, показать их механизм, последствия, способы адаптации, антикризисного регулирования. А закончу я вопросом: можно ли прогнозировать возможные варианты нового глобального поворота в общественной трансформации, который, если исходить из опыта последнего столетия, ждет нынешнее поколение в 2020-2030-е годы?

Г. Рузавин (д.ф.н., в.н.с. ИФ РАН, проф. РГСУ), В статье, открывшей дискуссию, Е. Гайдар и В. May, ссылаясь на Й. Шумистера, пытаются доказать "неразрывную связь в марксизме элементов научной теории и "светской религии"". Как справедливо заметил в своей работе Л. Гребнев, авторы проявляют непоследовательность в оценке наследия К. Маркса: с одной стороны, они безоговорочно присоединяются к позиции Й. Шумпетера, видевшего главный научный результат Маркса только в экономической интерпретации истории, с другой - ссылаются на нобелевского лауреата по экономике Д. Норта, а он высоко оценивает схему анализа Маркса, которая включает элементы, отсутствующие в неоклассической традиции: институты, нрава собственности, государство, идеологию.

Авторы подробно обсуждают социально-экономические условия возникновения марксизма, фиксируют уточнения, дополнения и изменения, которые вносились в теорию последователями Маркса в эпоху индустриализма и формирования постиндустриального общества. Все исторические факты изложены достаточно подробно, а выводы звучат убедительно. Однако трактовка принципов марксистской философии истории и метода исследования истории не может не вызвать возражений.

Начну с самого важного - диалектического метода анализа исторических и экономических явлений и процессов. В статье он не нашел аргументированного освещения, в чем можно убедиться на примере изложения диалектического закона "отрицания отрицания". Видимо, желая подчеркнуть его искусственный характер, авторы упрекают Маркса в подражании идеалистической диалектике Гегеля. "Обнищание, - пишут они, - хорошо вписывалось в гегелевскую диалектику при описании исторического прогресса (точнее, естественным образом следовало из этой логики) -- трудящиеся через обнищание (отрицание собственности) приходят к новому положению, становясь господами своей жизни и даже истории (отрицание отрицания)". Неловко как-то повторять общеизвестные истины, но исторические факты и их обобщения не могут естественным образом следовать из логики: логика может лишь систематизировать и обобщать факты и результаты конкретных исследований. Главное, авторы не обращают внимания на то, что материалистическая диалектика Маркса принципиально отличается от идеалистической диалектики Гегеля. Здесь к месту следующее высказывание Маркса по этому вопросу.

"Капиталистический способ присвоения, вытекающий из капиталистического способа производства, а следовательно, и капиталистическая частная собственность есть первое отрицание индивидуальной частной собственности, основанной на собственном труде. Но капиталистическое производство порождает с необходимостью естественного процесса свое собственное отрицание. Это -- отрицание отрицания" (2). Таким образом, Маркс делает свои выводы на основе конкретного исследования исторического развития капиталистического способа производства, анализа форм собственности, а не гегелевской диалектики, в которую как бы по определению вписываются процессы обнищания трудящихся. Нельзя, конечно, отрицать того, что рассматриваемый закон встречал критику и в марксистской литературе, а в "Кратком курсе истории ВКП(б)" он был даже исключен из состава основных законов диалектики. Но речь идет не об этом, а о произвольной интерпретации его инициаторами дискуссии. Поэтому вряд ли можно согласиться с ними в том, что социальный прогресс, развитие общества по восходящей линии марксизм выводит из гегелевской диалектики и даже опирается при этом на интеллектуальную базу Просвещения.

Рассматривая принципы марксистской философии истории, Гайдар и May почему-то связывают их ограниченность с современными социально-экономическими условиями жизни общества, не замечая того, что со времени "Капитала" минуло уже полтора столетия. За это время многие научные представления, в том числе о детерминизме, случайности, закономерности, линейном характере прогресса и т.д., претерпели радикальные изменения. Поэтому вряд ли можно подходить с современными мерками, например, к оценке принципов детерминизма или прогресса в марксистской философии истории.

Маркса действительно нередко упрекают в экономическом детерминизме, хотя эти упреки должны относиться не к нему самому, а к его последователям и комментаторам. Не избежал этого и такой талантливый пропагандист его учения, как П. Лафарг. "Экономический детерминизм, -- писал он, -- есть новое орудие, предоставленное Марксом в распоряжение социалистов для установления некоторого порядка в беспорядке исторических фактов, которые историки и философы неспособны были классифицировать и объяснить" (3). Выделяя экономические отношения в качестве определяющих в обществе, подчеркивал Лафарг, марксизм зафиксировал повторяемость в истории, а тем самым и закономерный характер развития. Однако Лафарг не учитывал относительной самостоятельности развития идей и поэтому даже утверждал, например, что "аксиомы математики не существуют сами по себе и вне опыта. Они не предшествуют опыту, а следуют за ним" (4), в качестве аргумента ссылаясь на аксиомы геометрии. Но история открытия неевклидовой геометрии Н. Лобачевским и Я. Бойаи свидетельствует как раз об обратном. К своим идеям они пришли не с помощью опыта, а чисто логически, заменив аксиому Евклида о параллельных прямых противоположной аксиомой, и вывели из полученной системы аксиом новые теоремы, отличные от теорем евклидовой геометрии.

Тот факт, что экономика играет если не определяющую, то существенную роль в развитии общества, признавали многие историки и социологи, весьма далекие от марксизма. Нелишне также отметить, что экономический детерминизм появился до возникновения марксизма. Подобные идеи можно встретить в сочинениях ряда экономистов XIX в. Наиболее отчетливо они сформулированы в трудах английского экономиста Р. Джонса (1790-1855): "Изменения в экономической организации общества сопровождаются крупными политическими, социальными, моральными и интеллектуальными изменениями, затрагивающими те обильные или скудные средства, при помощи которых осуществляются задачи хозяйства. Эти изменения неизбежно оказывают решительное влияние на различные политические и социальные основы соответствующих народов, и влияния эти распространяются на интеллектуальный характер, обычаи, манеры, нравы и счастье народов" (курсив мой - Г.Р.). Концепция экономического детерминизма оказалась весьма живучей и в настоящее время даже обрела второе дыхание в рамках экономической теории рационального выбора, предлагаемой некоторыми экономистами в качестве универсальной парадигмы исследования для всех социально-гуманитарных наук (экономический империализм).

Особо следует остановиться на интерпретации Марксом законов социально-экономического развития, реализующихся, согласно "Капиталу", с "железной необходимостью". Как справедливо отмечают Гайдар и May, в последние годы жизни Маркс скептически отзывался о вечных, железных, великих законах (5). Однако советский марксизм как "светская религия" требовал сохранения непоколебимых догм. На мой взгляд, это скорее можно объяснить состоянием науки того времени, когда в классическом естествознании господствовала концепция строгого, или лапласова детерминизма, согласно которой последующее состояние системы точно и однозначно определяется предыдущим ее состоянием. Типичным примером такого детерминистского закона служит закон всемирного тяготения Ньютона, с помощью которого с огромной точностью определяются траектории движения небесных тел, время солнечных и лунных затмений, приливов и отливов и т.д. Хотя уже тогда применялись вероятностно-статистические методы исследования и формулировались стохастические законы, описывающие случайные массовые события, тем не менее ученые надеялись свести стохастические законы к законам детерминистского типа. Невозможность такого сведения была осознана лишь после создания квантовой механики в XX в.

С позиций уровня развития науки следует подходить также к принципу линейного характера развития и прогресса в обществе. О нелинейных системах впервые заговорили лишь в XX в. после возникновения общей теории систем, кибернетики и синергетики. Тем не менее представления о сложном, противоречивом характере развития общественных систем на интуитивном и образном уровне можно встретить и у самого Маркса, и у его последователей (в форме понятий "поступательное движение", "развитие по восходящей линии", "по спирали" и т.д.). Однако точные определения соответствующих категорий в классической науке отсутствовали. Нельзя поэтому требовать от Маркса строгого определения или даже экспликации нелинейности и основанной на ней критики линейного характера развития социально-экономических систем. Для этого необходимо было располагать адекватной моделью нелинейных систем, а их построение даже сейчас сопряжено с огромными трудностями.

Думается, к любой разработанной в прошлом научной теории нельзя подходить с мерками, соответствующими современным стандартам строгости и глубины обоснования, тем более когда от времени ее создания нас отделяют полтора столетия. Поэтому прав Норт, выделивший в наследии Маркса элементы, представляющие интерес для современной экономической науки. Он обращает особое внимание на общественные институты, права собственности, государство, идеологию, которые отсутствуют в неоклассической традиции. Между тем защитники рациональной традиции продолжают настойчиво заявлять, что индивидуальный выбор всегда приводит к росту общественного богатства и именно поэтому является рациональным. В настоящее время об иллюзорности таких представлений начинают говорить и представители современной экономической элиты. Жизнь была бы гораздо проще, заявляет известный финансист Дж. Сорос, если бы Ф. фон Хайек был прав и общий интерес складывался бы как непреднамеренный результат действий людей в их собственных интересах. Однако суммирование узких собственных интересов с помощью рыночного механизма влечет за собой непредсказуемые отрицательные последствия (6). В еще большей мере элементы, указанные Нортом, важны для стран, которые переходят от централизованного государственного регулирования к рыночному хозяйству. Именно здесь были выявлены существенные недостатки как неоклассической модели рынка, так и теории рационального выбора. Действительно, их апологеты хотя и отдавали себе отчет, что рынок имеет определенные изъяны, но полагали, что в целом он является наилучшим способом организации производства и распределения в обществе. Поэтому после глубокого кризиса плановой экономики в социалистических странах они стали настойчиво рекомендовать им внедрять рыночные механизмы в свое хозяйство, надеясь, что передача государственной собственности в частные руки быстро выведет экономику из кризиса и повысит жизненный уровень населения. Вместо постепенного, продуманного и контролируемого государством перехода к рынку либеральные реформаторы предложили "шоковую терапию", которая привела к дальнейшему падению производства, росту безработицы и обнищанию народа. Во-первых, при реформировании экономики совершенно игнорировался факт отсутствия необходимых для функционирования рынка правил игры в виде соответствующих социальных институтов, норм права, организационных правил и т.п. Во-вторых, безотчетная вера в самодостаточность рыночного регулирования привела к тому, что государство самоустранилось от руководства формированием рынка. В-третьих, не были приняты во внимание конкретные особенности страны, сложившиеся традиции, менталитет и т.д.

Под влиянием всех этих фактов некоторые западные экономисты постепенно пересмотрели прежние представления о методологическом индивидуализме, рациональном выборе и эффективности своих моделей вообще. Критически настроенные ученые начинают выступать против необдуманного применения своих моделей и предупреждают о негативных его последствиях. "Допустить стихийное развитие рыночных отношений и расширение границ эгоистического поведения, свободного от социальных ограничителей, - - заявляет английский политолог М. Фармер, - значит накликать беду. Если в любой ситуации, требующей принятия решений, люди будут озабочены лишь тем, как добиться выгоды для себя (или для себя, семьи и друзей), что удержит их как участников рыночного обмена от попытки обмануть своих партнеров, продать им недоброкачественный товар или иным образом надуть? Что удержит их как рабочих от попытки прилагать за свою зарплату как можно меньше усилий? Что удержит их как должностных лиц от использования большей части бюджета своих организаций для обеспечения личного комфорта?" (7)

Принимая во внимание все вышесказанное, я прихожу к выводу, что инициаторам дискуссии хотя и удалось указать, какие из элементов общей теории марксизма были ошибочными и утратили свое значение, по они не доказали, что "активно преобразовательная нацеленность историко-философской доктрины придает его учению мессианский характер", что "марксизм как "светская религия" требовал сохранения непоколебимых догм", что в нем "возникает конфликт между религиозной и научной сторонами марксизма".

Мне кажется, что подобный подход к оценке любой научной теории не выдерживает критики прежде всего потому, что в нем объективное, истинное содержание теории не отделяется от всякого рода необоснованных утверждений и ошибочных экстраполяции. Поясню это па общеизвестном примере. Механика - одна из точнейших наук, но когда ее принципы начинают использовать вне области ее применения, возникает типичная ошибка, получившая название механицизма. В самом деле, с точки зрения механики каждое будущее состояние движущейся системы точно определено ее предыдущим состоянием, так что ничего случайного здесь возникнуть не может. Экстраполируя этот факт, можно придти к отрицанию случайностей в мире, к фатализму, к вере в рок и предопределенность. Ясно, что такого рода ошибки и заблуждения не имеют никакого отношения к науке механики.

Вряд ли, однако, подобного рода ошибки и субъективные мления следует относить к религии. Насколько я понимаю, такую точку зрения в ходе дискуссии защищает Гребнев, когда заявляет, что "там, где на самом деле речь может идти только о вере, мы говорим о знании. Тем самым наука действительно начинает выполнять функцию религии, совершенно ей не свойственную. Это касается далеко не только марксизма, как это видится инициаторам дискуссии. Такова судьба любой теории, любого "учения"". Необоснованным представляется утверждение о том, что "вера и знание, религия и наука ...представляют собой не взаимозаменяющие или взаимоисключающие, а взаимодополняющие стороны жизни реальных людей". Но вера может иметь как религиозный, так и научный характер. Не зря для оценки степени рациональной веры разработана теория вероятностей. Различают также субъективную, психологическую веру, которая не имеет никакого отношения к религии. Конечно, у конкретного человека вера в науку может как-то уживаться с религиозной верой, но наука и религия являются антиподами, поэтому они не могут дополнять друг друга.

Не менее странными выглядят рассуждения Гребнева, касающиеся различных типов вопросов. По его мнению, вопрос "Почему?" имеет теоретическое происхождение, научный характер, вопрос "Как?" прикладное, практическое значение, вопрос же "Зачем?" - религиозное, как это ни покажется странным многим из современных читателей. Такой вопрос относится к цели деятельности и может иметь как рациональный, так и нерациональный характер. Как показывает теория выбора и принятия решений, реализация цели в общем случае зависит, во-первых, от оценки полезности различных альтернатив выбора, во-вторых, от вероятности их осуществления. Методы рассуждений, связанные с анализом целесообразных действий, называются телеологическими (от греч. teleos - - цель) и применялись в науке начиная с Аристотеля. Они, конечно, отличаются от распространенных дискурсивных рассуждений, но почему их следует отнести к религии, автор никакого ответа не дает.

А. Бузгалин (д.э.н., профессор МГУ имели М.В. Ломоносова). Факт обсуждения значимости марксизма как фундаментальной теории, проходящего под эгидой центрального экономического журнала России, значителен уже сам по себе. Участие же в дебатах виднейших ученых-методологов делает это событие весомым вдвойне. И это радует: забвение - - неконструктивный вид критики. Если же учесть, что "забвение" марксизма на протяжении последних десятилетий было уделом только отечественной, во многом ставшей вторичной и периферийной науки (во всем мире - Западной Европе, США, Китае - эта школа активно развивалась, о чем нам напомнили участники дискуссии), то это обсуждение становится значимым втройне.

Тем не менее не радует манера идти не от содержания проблемы, а от статуса дискутантов, весьма напоминающая худшие черты советского ортодоксального марксизма. На мой взгляд, гораздо интереснее было бы обсуждать действительно новые творческие разработки современных зарубежных марксистов, а не тексты либералов, вспомнивших о своей марксистской молодости и посему игнорирующих достижения марксизма последних двух-трех десятилетий. В этом смысле я вполне согласен с С. Дзарасовым, который считает, что критика в адрес марксизма, содержащаяся в статьях Е. Гайдара и В. May, а также Л. Гребнева, направлена в адрес советского "марксизма", причем преимущественно его догматической версии. Между тем далеко не весь марксизм даже в СССР был таким, и различение двух ветвей -- не только сталинской и социал-демократической, но и иных школ - творческой и догматической - - принципиально важно для использования действительных достижений марксизма в современной теории и практике.

Именно на проблеме раскрытия творческого потенциала марксистской философии истории и экономической науки в деле решения ключевых проблем теории и практики XXI в. я хотел бы остановиться. Начну с того, что совершенно правы те из участников дискуссии, кто подчеркивает, что именно марксизм дает взвешенную целостную трактовку такого феномена, как экономика.

Эта теория, во-первых, исходит из диалектического единства объективных экономических процессов (развития производительных сил и производственных отношений), подчиняющих ценности и поведение человека законам своего функционирования, и субъективных действий людей, являющихся творцами истории (а не только рационально действующими производителями и потребителями). При этом марксизм рассматривает действительное взаимодействие материально-технической, социально-экономической и полико-идеологической сфер, акцентируя внимание на значимости таких игнорируемых неоклассикой проблем, как динамика технологических укладов, отраслевая структура экономики, содержание труда, тип личности, влияние политики и национально-культурных особенностей на экономику и т.н.

Во-вторых, марксизм трактует экономику исторически, что даст объективные научные критерии для различения и типологизации экономических систем и подсистем. Последнее, в частности, позволяет выделять различные виды рыночной экономики исходя из уровня их исторического развития, социально-политической и культурной специфики и т.п., а также служит основой для критического различения рынка и экономики вообще (а такое смешение характерно для большинства нынешних теоретиков).

В-третьих, именно марксистская методология, исходящая из тезисов о развитии и качественном различии экономических систем, оказалась наиболее адекватной для анализа ключевых проблем постсоветской трансформации. Недаром практически все наиболее глубокие дискуссии по поводу хода реформ касались тех вопросов, которые именно марксизм выдвигал как центральные: проблемы соотношения рыночных начал и сознательного общественного регулирования, содержания и форм собственности, социальной справедливости и меры ограничения капитала и т.н. Да, неоклассика эти проблемы признает и косвенно затрагивает, но наиболее глубоко их исследует марксизм, что фактически пришлось признать и неолиберальным реформаторам, когда они во главу угла "реформ" поставили задачи ликвидации "исходного" (либерализация) и "основного" (приватизация) отношений "реального социализма".

В-четвертых, неомарксистская методология позволяет исследовать и раскрыть анатомию современного глобального капитала, продемонстрирован новые механизмы самоотрицания товарного производства ("тотальная гегемония сетевого рынка"), денег ("виртуальный" финансовый капитал) и капитала (формальное и реальное подчинение капиталу человеческих качеств и свободного времени, а не только труда), свойственные глобализирующейся, переходной к постиндустриальной экономике.

Наконец, современные марксисты в отличие от большинства своих коллег, однозначно привязанных к методологии и теории неоклассики, принципиально открыты для взаимообогащающего теорию диалога с представителями других научных школ, что доказывает сколько-нибудь широкий анализ современных марксистских работ. Мы исходим не из постмодернистской теоретической "всеядности" и не из позитивистского безразличия к теории и методологии, а из необходимости активного диалектического взаимодействия различных школ, действительно ориентированных на поиск истины -- конкретного знания о конкретной, развивающейся и изменяющейся на наших глазах, полной драматических социальных конфликтов экономической жизни, принципиально не сводимой к моделям поведения рационального покупателя и продавца.

А. Колганов (д.э.н., с.н.с. экономического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова). Я хотел бы остановиться только на двух принципиальных вопросах: во-первых, о коммунизме и "конце истории"; во-вторых, об альтерглобализме, затронув содержание статьи Л. Гребнева и сегодняшней дискуссии.

Все приведенные Гребневым цитаты из классиков марксизма говорят лишь об одном: с нашей (марксистской) точки зрения, коммунизм есть конец предыстории, мира отчуждения. Далее начинается история, этапы, стадии развития которой (и соответствующие им формы общественного устройства) ни К. Маркс, ни мы предвосхитить не можем - просто потому что для этого пока нет реальных данных. Л. Гребнев в отличие о Е. Гайдара и В. May не отождествляет историю человечества с "царством необходимости", миром отчуждения, понимая, что развитие возможно и "по ту сторону" этого мира. Но что тогда мешает ему понять и то, что этому началу истории присущи сложные и многообразные (но иные, чем в мире отчуждения) социальные противоречия, которые "снимают" прежние проблемы, рождая новые, лежащие "по ту сторону собственно материального производства" и связанные, например, с отношениями "по поводу" творчества - явления, которое, как справедливо заявляет Гребнев, "несовместимо ни с каким типом хозяйства как явлением "царства необходимости""?

Однако, как выясняется, какое-либо иное, нерыночное "бытие" человека как родового существа вообще оказывается, с его точки зрения, возможным лишь в рамках... православия. Для избавления от гнетущих последствий современной цивилизации требуется соответственно обращение к религиозному воспитанию. No comments. Теология - не наша специальность. Сомнительную честь решать социально-экономические вопросы, претендуя на обладание трансцендентальным знанием о трансцендентном мире, мы оставляем другим. Если Гребневу все же угодно видеть в марксизме тезис о конце истории, то позвольте обратить внимание на следующий факт: такое видение основано не на каких бы то ни было аргументах, а исключительно на вере в то, что правы Ф. Фукуяма и Э. Геллнер, и нам следует видеть в словах Маркса вовсе не то, что в них прямо утверждается, а то, что вменяют ему указанные авторы.

Что же касается определения любых альтернатив неолиберальной модели глобализации как a priori (ибо никаких аргументов в пользу навешенных ярлыков не приводится) олигархических и "прусских", то здесь остается только одно: посоветовать автору обратиться к теории и реалиям альтерглобализма (иной глобализации). Теоретическая модель и практика этого всемирного движения показывают, что формы общественной организации и действий альтерглобалистов более открыты и демократичны, чем практика Вашингтонского консенсуса. Неужели открытое доминирование таких глобальных игроков, как НАТО, ВТО, МВФ, сотни крупнейших ТНК и, в качестве "большого брата", США -- это не олигархическая модель глобализации?

Относительно циничной реплики (явно диссонирующей с глубоко духовным текстом Гребнева) о том, что бизнес можно делать и на движении зеленых, как и на любой другой социальной инициативе, следует заметить следующее. Действительно, глобальный капитал стремится, развивая модель "рыночного фундаментализма", все превратить в бизнес: и честь, и совесть, и религию, и атеизм. "Все на продажу!" - вот лозунг рынка. "Мир -- не товар", "Люди -- а не прибыль" - таковы устремления альтерглобализма. И не нужно всех подгонять под циничный шаблон рынка, а то и вас подгонят под него в соответствии с вашей же методологией.

Л. Гребнев (д.з.н., проф., гл.н.с. экономического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова). Прежде всего должен сказать, в чем-то продолжая выступление одного из коллег, что и я тоже "влюблен по-прежнему в Маркса", хотя и не могу назвать себя марксистом. В отличие от современных студентов я его много читал, потом многократно перечитывал, например, после знакомства с работами Г. Батищева, В. Межуева, с чувством большого интеллектуального удовлетворения. Я сочувствую молодым, не читавшим Маркса. Но я надеюсь, что наша дискуссия поможет вступающему в науку поколению открыть Маркса: его книги в библиотеках стоят на полках и ждут вдумчивого читателя.

Правда, меня беспокоит, что читать Маркса будут опять в прежних переводах, содержащих немало искажений оригинала. Возьмем, например, известный одиннадцатый тезис о Фейербахе: "Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его". Г. Батищев указывает, что в оригинале стоит "изменять", а не "изменить". Этот неправильный перевод уже как бы настраивает на конечность истории. Один раз изменить - и все...

Конечно, хорошо, что в Германии сейчас издаются работы Маркса на языке оригинала. Возможно, новые материалы помогут изменить некоторые уже сложившиеся представления, например, о том, что Маркс в конце жизни перестал заниматься "Капиталом", развитием его теоретического содержания. Но, учитывая реальный уровень владения иностранными языками, думаю, что надо бы по новой перевести Маркса на русский язык, причем более грамотно. Надеюсь также, что мы если и будем возвращаться к Марксу, то именно к нему, а не к "марксизму". Ведь когда я продолжал дискуссию на страницах журнала, мною как раз и двигало желание отвести от самого Маркса многие из тех обвинений, которые уже давно и во многом справедливо выдвигаются в адрес нашего отечественного "марксизма".

Мне бы также хотелось поддержать прекрасное выступление В. Межуева. Почти с каждым его тезисом я полностью согласен. Но с последним его утверждением о том, что общество досуга, свободного времени, о котором писал Маркс, уже существует, я не могу согласиться. Да, его элементы есть, если посмотреть на образ жизни некоторых слоев в рамках "золотого миллиарда". Но еще когда Ирландия боролась за свободу от Великобритании, было справедливо замечено, что сами англичане не будут свободны, пока не будет свободна Ирландия. Точно то же самое можно сказать и о современном мире в целом: "Не будет чувствовать себя свободным, например, от страха за собственную жизнь, представитель "золотого миллиарда", пока где-то рядом есть еще пять или шесть миллиардов людей, ведущих совсем другой образ жизни". Поэтому о том, что привычно называется "светлым будущим", серьезно можно говорить только для всего человечества.

В. May (д.э.н., проф. ректор АНХ при Правительстве РФ). Уважаемые коллеги, сегодня я впервые почувствовал себя классиком. Думаю, что то же самое может сказать о себе и только что выступавший Л. Гребнев. Ведь что такое "классик"? Во-первых, это автор, чьи тексты внимательно читают, сопоставляя разные страницы и фразы, научно объясняя, почему написано то или иное предложение и почему оно находится именно на данной странице. Во-вторых, классические тексты всегда подвержены многочисленным интерпретациям, как правило, не имеющим никакого отношения к авторскому замыслу. Именно так и разворачивалась дискуссия, причем я подчас задавал себе вопрос: а о какой работе идет речь? Но все равно, классиком почувствовать себя приятно и я хотел бы поблагодарить коллег, уделивших свое время и внимание столь тщательному изучению нашего эссе.

Прежде всего должен подчеркнуть, что мы с Е. Гайдаром задумывали работу не о Марксе как таковом и даже не о марксизме. Было желание порассуждать о проблемах социально-экономического развития, отталкиваясь от того, что представляется в марксизме важным и актуальным. Подчеркну еще раз, это - не марксоведческая статья при всем уважении к марксоведению. Честно говоря, я ожидал, что и дискуссия у нас пойдет о проблемах современного экономического развития России и мира, о границах исторического метода, о вопросах динамики и статики, о теории экономической истории (как она видится с учетом накопленного к настоящему времени опыта).

Наша статья - методологическая, и в число поставленных задач не входит ни сопоставление цитат из разных рукописей Маркса и Энгельса, ни рассуждения о том, что перед смертью думал Маркс, вообще потел он или нет, и как это в конечном счете должно было сказаться на будущем его учения. Это в определенном смысле тоже интересно, но к целям нашего исследования не имеет отношения. Мне представляется, что любой автор, в том числе и Маркс, имеет право писать, не думая о том, как его слова будут интерпретированы историками будущего. Мы все время насилуем Маркса, сопоставляем, что он написал, что он не написал и что не опубликовал. Автор существует прежде всего в том, что опубликовал он сам, а не институт по его изучению. (Сказанное не принижает значения той гигантской работы, которую ведут сотрудники бывшего Института марксизма-ленинизма. Они - настоящие герои отечественной экономической науки.)

Поэтому я не считаю правильным развивать дискуссию о "подлинном Марксе" - вопрос, который поднимался некоторыми участниками обсуждения. Его работы существуют во всей их совокупности и изменчивости. Если мы начнем всерьез обсуждать, в какой работе Маркс "подлинный", то можно последовательно дойти до какой-то "предельной" работы (или даже "предельной страницы"), до которой он "еще не Маркс", а после которой "уже не Маркс".

Еще одна проблема - основоположник и его ученики. В какой мере мы должны разграничивать их работы, а в какой рассматривать их в совокупности? Разумеется, классик не может нести ответственность за все, что натворят те, кто провозглашает себя его последователями (от некоторых "марксистов" Маркс пытался отделить себя еще при жизни). Поэтому, кстати, довольно забавно и грустно выглядят попытки взвалить на Маркса ответственность за зверства советского режима. (Один известный американский политолог - специалист по России, прочтя нашу рукопись, с удивлением заявил: как вы можете писать о марксизме, не упоминая ГУЛАГ!) Но все же великий автор существует не только сам по себе, но и в работах его учеников. Нельзя полностью составить представление о Марксе, игнорируя эволюцию взглядов его последователей, хотя и не возлагая на него ответственность за эту эволюцию.

Поэтому я бы все-таки в методологической, проблемной дискуссии не обсуждал цитаты, не говоря уже о том, что Маркс в неменьшей степени, чем, скажем, Пушкин или Чубайс, является не более чем мифом, существуя для каждого в собственной интерпретации. У каждого свой Маркс, так же, как и свой Пушкин, и свой Чубайс. Философ ли Маркс, экономист ли - - тоже неважно. В конце концов Артур Конан Дойль считал своими лучшими произведениями отнюдь не рассказы о Шерлоке Холмсе. Но читатели и история рассудили иначе...

Сегодня нередко возникал еще один вопрос: а зачем вообще авторы написали эту работу? Признаюсь, я не раз задавал этот вопрос и себе, и Гайдару (который был инициатором ее написания). Поначалу мне казалось, что рассуждения о марксизме сейчас мало кому будут интересны, и я рад, что ошибался. Выяснилось, что немало наших коллег эта тема интересует. Поэтому если наша работа задела кого-то из читателей, вызвала желание поспорить - тогда мы хотя бы частично достигли своей цели. А тем, кто здесь спрашивал, зачем авторы писали эту работу, я должен дать очень простой ответ. Мы писали ее потому, что нам это было интересно. Не для того, чтобы обелить Маркса или, наоборот, осудить его, не для того, чтобы доказать, что учение о либерализме всесильно, потому что оно верно, равно как и наоборот. Просто потому что нам это было интересно. Мне кажется, что большинство научных работ или работ, претендующих на то, чтобы быть научными, пишется только по этой причине.

Кстати, несколько слов о либерализме и интересе либералов к марксизму. По моему мнению, есть два типа либерализма. Один - философский и идеологический. Он основан на признании приоритета интересов личности над интересами коллектива и государства. В этом либерализм противостоит социализму (или коллективизму), который на первое место ставит интересы государства или коллектива. Либерализм в данном контексте является личным выбором человека, отдающего предпочтение тому или иному обустройству жизни. И это вопрос личного, внутреннего выбора.

Другое дело -- либерализм экономический. Эффективность либеральной экономической политики исторически обусловлена и каждый раз должна доказываться заново. Из того, что я как человек предпочитаю жить в либеральном обществе, когда интересы личности важнее интересов государства, вовсе не следует, что либеральная экономика всегда эффективнее центрально управляемой (дирижистской). Есть этапы экономической истории, когда более эффективна либеральная экономическая политика, есть этапы, когда более эффективен дирижизм. И зависит это в соответствии с марксистским учением от характера господствующих производительных сил. Поэтому, если не быть марксистом-догматиком, нетрудно увидеть, что современные производительные силы требуют либеральной экономической политики. Вот почему, по моему мнению, современные либералы могут быть марксистами. И именно поэтому для нас в марксизме сейчас более всего важен историзм, который подводит к интересным и важным выводам относительно современного состояния общества и тенденций его развития.

И вот здесь мы выходим на вопрос: а что это -- производительные силы? Производительные силы - это же не только технологии. Неэкономические отношения в самом процессе производства - это и есть производительные силы. Современные отношения в процессе производства радикально отличаются от отношений эпохи паровой машины и конвейера. Они предполагают индивидуализацию и производства, и потребления. Сказанное относится и к дискуссии о протекционизме, которой коснулись здесь некоторые выступавшие. Мы писали лишь о том, что действительно протекционизм историчен. Есть исторические эпохи, когда режим протекционизма более эффективен. В этом смысле марксистская интерпретация либерализма - это не более чем его историческая интерпретация.

И в этом смысле марксизм нас учит конкретно историческому подходу к анализу либерализма, тому, когда либерализм эффективен, когда пет, когда протекционизм эффективен, когда нет. Скажем, если Маркс в середине XIX в. высказывался против протекционизма, то Энгельс тридцатью годами позже - в поддержку протекционизма. За это время сменилась целая эпоха. И именно поэтому в моем понимании быть марксистом - это не выступать за или против протекционизма. Быть марксистом - значит уметь творчески применять исторический метод к анализу конкретных явлений социально-экономической жизни. Именно поэтому я полагаю, что те "марксисты", которые борются с глобализацией, на самом деле марксистами не являются, выступая против объективной тенденции развития производительных сил.

Несколько слов об отношении к прогнозам. Мы вовсе не недооцениваем эффективность прогнозов, основанных на марксовой методологии. Напротив, сами основоположники марксизма дают немало примеров очень точных политических прогнозов. Взять хотя бы блестящий прогноз Маркса, сделанный им в 1871 г., о характере будущей европейской войны. Однако и прогностические возможности, пусть даже и интеллектуально мощного учения, имеют свои пределы. Причем чем здесь также надо принимать во внимание характер той эпохи. Бывают переломные эпохи (десятилетия), когда прогностические возможности теории существенно снижаются. Такой была ситуация перехода от аграрных обществ к индустриальным (вспомним хотя бы прогнозы Т. Мальтуса, которые, несмотря на интеллектуальное величие автора, выглядят немного смешными). Такова и современная эпоха перехода от индустриального общества к постиндустриальному.

Несколько слов о "конце истории". Его не надо интерпретировать эсхатологически. Естественно, этого тезиса нет у Маркса. Конец истории в данном контексте - это наступление всеобщего счастья, что в марксовом понимании совпадает с наступлением неэкономической общественной формации. Об этом довольно точно написал Ф. Фукуяма: "И Гегель, и Маркс верили, что эволюция человеческих обществ не бесконечна; она остановится, когда человечество достигнет той формы общественного устройства, которая удовлетворит его самые глубокие и фундаментальные чаяния... Это означало, что более не будет прогресса в развитии принципов и институтов общественного устройства, поскольку все главные вопросы будут решены" (8) .

В заключение я хотел бы сказать, что смысл и цель написанной нами статьи могут быть объяснены всего лишь одной фразой: настоящим либералом можно стать лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество.

Л. Абалкин. Уважаемые коллеги! Хочу поблагодарить .всех, кто принял участие в работе "круглого стола". Начав эту дискуссию, которая, видимо, не скоро закончится, мы пробудили достаточно большой интерес к проблеме. Думаю, что он не угаснет. Мы постараемся с вашей помощью привлечь к дискуссии и зарубежных партнеров, способных профессионально говорить о марксизме, о его прошлом, настоящем и будущем. Не будем сегодня подводить никаких итогов. Никто не может, в том числе, конечно, и редакция журнала "Вопросы экономики", претендовать на знание абсолютной истины. Мы будем искать истину, будем искать ее вместе, раскрывать разные грани марксова наследия. Это будет приближать нас к широкому системному видению действительности, к выработке новой парадигмы обществоведения.

Нельзя забывать, что между Марксом и нашим временем лежит XX век. Когда они вместе с Энгельсом писали свои труды, никто и не помышлял ни о первой, ни о второй мировой войнах, ни об атомном оружии, ни об огромных потерях населения, ни о современном терроризме, ни о других явлениях. Мы жили и часто продолжаем жить представлением о линейности общественного прогресса. А современная парадигма должна включать в себя понятия социальных альтернатив, вариантности общественного развития, плюрализма знаний человека, многомерности экономического развития с учетом всех факторов в сферах культуры, религии, образования, отношений с окружающим миром. Мы ждем рождения новой парадигмы. Что может в нее войти из марксова наследия -- этот вопрос пока остается открытым.

***

1 Известия, 1993, N 214.

2 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 773.

3 Лафарг П. Экономический детерминизм Карла Маркса. Сочинения, т. III. М. - Л., 1931, с. 8.

4 Там же, с. 9.

5 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 19, с. 419.

6 Сорос Дж. Кризис мирового капитализма. М., 1999.

7 Фармер М. Рациональный выбор: теория и практика. - ПОЛИС, 1991, N 3, с. 55.

8 Фукуяма. Ф. Конец истории и последний человек. М.: АСТ-Ермак, 2004,