^ИС: Вопросы экономики
^ДТ: 13.06.2005
^НР: 006
^ЗГ: О КРИТИКЕ НАУЧНОЙ КРИТИКИ.
^ТТ:

О КРИТИКЕ НАУЧНОЙ КРИТИКИ.

(заметки на полях полемики о марксизме)

В перестроечные годы в кулуарах научных собраний в ходу была одна показательная фраза: "Мы все вышли из марксизма и никак не можем из него выйти". В известном смысле она актуальна и сегодня. Как любая значительная научная система, марксизм переживает вполне определенный этап собственной эволюции: попытка забвения не удалась, рецидивы догматизма уж очень живучи, а творческий методологический потенциал остается нереализованным. В какой-то мере это связано с весьма распространенной в научном сообществе традицией изначальной заангажированности и конфронтационности критики - и позитивной, и негативной. Вот уж поистине, все мы вышли из критиканства и так трудно из него выходим.

Целью настоящих заметок о критике критики является не поиск позиции "арбитра" или "третейского судьи" в споре, а анализ возможной проблематики участия ученых-экономистов в разработке философии научной критики как важной составляющей философии науки. Что такое критика? Каково ее содержание? Каковы место и роль критики в структуре научной деятельности? В чем состоит специфика различных видов и контекстов критики? Вероятно, существующие в научном экономическом сообществе ответы на подобные вопросы в большей мере интуитивны и аксиологичны, нежели научны. Отсюда - неизбежное противоречие между содержанием критики как важного вида научной деятельности и применяемым ею не вполне научным инструментарием, рецидивы ненаучной критики и критиканства.

О содержании и контекстах критики

Критика - естественное состояние науки. Некритическая наука - недопустимый оксюморон. Вместе с критикой наука рождается, существует и умирает. Даже положительный (не полемический) научный дискурс критичен прежде всего по отношению к самому себе, поскольку пробивает дорогу сквозь нагромождение "белых пятен" , сомнений, догадок. В этом смысле из сора, не ведая стыда, рождаются не только стихи, но и научные идеи. Речь идет о критике как отрицании - "снятии" ее объекта, "процедуре открытия"(1), творении нового научного знания, синергии диалектического и метафизического инструментария.

Весьма распространенным является отождествление критики как сложного научного феномена с одной из ее элементарных составляющих - формально-логическим отрицанием критикуемого объекта. Последнее выполняет важную функцию исходного дистанцирования критикующего от критикуемого(2), позиционирования критикующим себя по отношению к критикуемому как к потенциально неверному иному. Но, будучи абсолютизированным (в данном случае не важно, по каким причинам), подобное отрицание делает неуместными и невозможными дальнейшие необходимые критически-творческие шаги. В таком духе, как известно, была выдержана официозная критика буржуазных экономических теорий. Объектом подобной критики стал в 1990-е годы и марксизм.

В связи с этим статья Е. Гайдара и В. May(3) весьма показательна с точки зрения не только возрождения научного интереса к марксизму у его оппонентов, но и попытки преодоления его формально-логического отрицания в частности и конфронтационности критики в целом. Разумеется, никто не вправе запретить видеть в этой статье или "еще один [не состоявшийся] "разгром" марксизма с одновременным "взятием в плен" некоторой его части"(4), или "шанс попользоваться [марксизмом] другим политическим силам, в том числе и "либеральным апологетам" марксизма, которые сейчас при власти"(5). Но, скажем так, с позиций сугубо гносеологических не менее конструктивным представляется иной взгляд. Вывод Гайдара и May о необходимости "углубления исследовательской традиции, которая может быть охарактеризована как либеральный марксизм"(6), с одной стороны, отвечает императивам интеграционности и глобальности современной постнеклассической науки, но и служит заявкой на продолжение традиций комплексности и синтетичности, столь характерных для учений К. Маркса, Д. С. Милля, М. Туган-Барановского, Н. Кондратьева, И. Шумпетера, - с другой. Туманность перспектив синтеза либерализма и марксизма, его неугодность некоторым представителям обоих учений не могут служить преградой для стремящихся осуществить подобный синтез. Ясно одно - с багажом критиканства, формально-логического отрицания и абсолютной критики этот путь непреодолим.

Абсолютная критика безусловна и безотносительна, а следовательно, преимущественно банальна. Она не предполагает жесткого соответствия критикующего и критикуемого, поскольку ее результат практически предопределен вне зависимости от степени указанного соответствия. Таковы, к примеру, критика идеи Платона о необходимом отсутствии всякой собственности у философов и стражей (воинов) или критика отождествления богатства с деньгами у меркантилистов.

Признаки абсолютной присущи критике не подтвержденных жизнью философско-исторических прогнозов, в том числе марксистских. Во-первых, с учетом современного уровня знаний о прогностической функции науки и усложняющихся реалий, перед которыми любая теория должна в хорошем смысле "снимать шляпу" , было бы наивно констатировать ошибочность тех или иных предположений ученых, творивших 100-150 и более лет тому назад. Так, критика В. Кудровым ряда марксистских положений (об абсолютном обнищании пролетариата, о перспективах классовой борьбы, о загнивании капитализма, о роли мелкого крестьянского хозяйства)(7) отнюдь небезосновательна и по сути верна. Но не нова и не оригинальна. В научном плане гораздо более интересен анализ причин поистине удивительного феномена - известного подтверждения тех или иных прогнозов, в данном случае марксистских. Во-вторых, настоящий ученый никогда не возомнит себя оракулом, провидцем, мессией, хорошо осознавая неизбежную ограниченность взгляда за горизонт современных ему исторических реалий. Поэтому представляются не совсем корректными "поиски соринок в его глазу" , тем более, если таковых там нет.

Результаты абсолютной критики небезосновательно ассоциируются с абсолютными истинами. Последние могут представлять собой либо простейшие банальности, адекватные неразвитым формам первой, либо сверхсложные научные конструкции, перспективы возведения которых весьма туманны. Тем более значимыми на этом фоне представляются более скромные результаты относительной, условной критики.

Относительная критика многолика. Могут критиковаться:

а) результат научной деятельности - с позиций иного результата;

б) результат - с позиций процесса научной деятельности, обусловленного методами, приемами, познавательными технологиями и инструментарием;

в) процесс - с позиций результата. Обязательной является самокритика результата, процесса, а также критики. Поэтому важно хорошо представлять, какой именно вид критики берется на вооружение, каковы присущие ему условия, ограничения и пределы.

Например, критика теории с позиций какой-либо идеи изначально задана содержанием последней и в известном смысле ограничена. В то же время критика может быть связана с тем, что идея ищет адекватное себе научное пространство, пытается самоутвердиться и развиваться в диалоге с более сложными научными результатами, выходя за рамки изначальных ограничений. Критика идеи с позиций той или иной теории, по всей видимости, исходит прежде всего не из самоценности первой, а из желания "примерить" ее к "жесткому ядру" или "оболочке" теории с тем, чтобы либо отвергнуть, либо ассимилировать.

Критическое столкновение альтернативных теорий, таких, например, как трудовая теория стоимости и теория предельной полезности, может порождать различные результаты: 1) сохранение и укрепление "чистоты" основ посредством взаимного неприятия и "разгрома"; 2) ассимиляция отдельных идей, подходов; 3) попытки синтеза базовых положений, подобные предпринятой М. Туган-Барановским. Очевидные различия указанных результатов, особенно первого и третьего, наводят на мысль о неоднородности относительной критики, правомерности выделения ее текстуальной и контекстуальной составляющих.

Текстуальная критика ограничивается непосредственным содержанием, "текстом" критикующего и критикуемого. Она свободна, изолирована от контекстов, в которых неизбежно пребывают и то, и Другое(8). Контекстуальная критика более сложна и плодотворна. Прежде всего разнообразны сами контексты(9), из которых наиболее значимы гносеологический, онтологический, аксиологический. Вполне возможны, а зачастую просто необходимы их коммуникативные сочетания. Затем, в каждом из контекстов возможно выделение особых составляющих. К примеру, в гносеологическом контексте в качестве таковых могут считаться результатная и процессуальная составляющие.

Та или иная теория, будучи помещенной в контекст соответствующей ей научной системы или парадигмы как более сложных результатов научной деятельности, обретает контекстуальное содержание, которое, как правило, значительно богаче содержания сугубо текстуального(10). Вероятно, первое может быть и беднее последнего, но, как правило, они не идентичны. Чтобы остаться на высоте положения, результатная критика должна соответствующим образом изменить свои рамки и инструментарий. Очевидно, упомянутая попытка М. Туган-Барановского синтезировать трудовую теорию стоимости и теорию предельной полезности является непосредственным следствием именно такой критики.

Императивы адекватных изменений верны и для контекстуальной критики. Текстуальная критика имеющихся в марксизме положений о коммунизме как будущем обществе, целевом состоянии и как движении, отрицающем нынешнее состояние, использующая в том числе прием их противопоставления, себя исчерпала, поскольку ее результаты, независимо от того, верны они или нет, содержательно неизменны и, будучи беспрестанно повторяемы, способны вызвать реакцию отторжения. Напротив, критика указанных положений в адекватном диалектическом контексте учения Маркса позволяет выйти из "замкнутого круга" и сформулировать тезис о коммунизме как отрицающем себя в своем движении состоянии или самоотрицающем состоянии. Разумеется, эта идея не нова и с диалектических позиций верна для любого состояния общества. Но для текстуальной критики она оказалась недостижимой.

Онтологический контекст критики, как правило, не ставится под сомнение. Однако тот или иной научный результат критикуется преимущественно "в первозданном виде" , с позиций реалий, современных не критикуемому, а критикующему. Разумеется, такая критика не бесполезна, хотя и не совсем корректна. Точно так же, как любой научный результат является адекватным вполне определенным условиям, научная критика может быть корректной, если исходит из этих же условий. Вместе с тем интересной представляется позитивная критика на основе определенной научной реконструкции. Речь идет о попытке поместить критикуемое в контекст современных реалий и проследить его неизбежные модификации, то есть представить дело таким образом, что критикуемый научный результат изначально появляется в современных условиях и соответственно им должен быть определен.

В таком случае, например, логично следующая из трудовой теории стоимости базовая теория прибавочной стоимости окажется модифицированной по крайней мере в том смысле, что собственно эксплуататорская составляющая прибавочной стоимости и ее превращенной формы - прибыли - окажется не столь впечатляющей. Вряд ли непосредственно эксплуататорской можно считать часть прибыли, которая направляется в государственный или местные бюджеты, на благотворительные цели, на выплаты дивидендов работникам - владельцам акций, перераспределяется в рамках системы участия наемных работников в прибыли, в том числе и самого предпринимателя как наемного работника. В то же время констатация абсолютной ошибочности теории прибавочной стоимости должна быть подкреплена не только и не столько обращением к ортодоксальной теории факторов производства, но и убедительным обоснованием некорректности ее выведения К. Марксом из трудовой теории стоимости. Очевидно, сделать это так же сложно, как и опровергнуть теорию факторов производства посредством доказательства неучастия факторов производства в формировании материального "тела" результата производства. Вероятно, в том числе и по этой причине некоторые участники дискуссии в попытках опровергнуть теорию прибавочной стоимости используют, скажем так, далеко не исчерпывающие научные доводы. Например, Н. Розанова и А. Назаренко пишут: "Эксплуатация отсутствует, поскольку все, кто готов работать за конкурентную заработную плату, могут получить работу"(11). С позиций теории факторов производства это положение практически бесспорно. Но с позиций трудовой теории стоимости "конкурентная заработная плата" отнюдь не включает в себя всю вновь созданную стоимость (вкупе с прибылью предпринимателя). Поэтому эксплуатация не отсутствует.

Поскольку каждый научный результат прямо или косвенно, в большей или меньшей мере выражает интересы той или иной социальной группы, постольку в нем в той или иной форме воплощены имманентные последней ценностные установки или ценности как предельные нормативные основания ее жизнедеятельности(12). Поэтому вне аксиологического контекста, без адекватного понимания указанных ценностей критика может оказаться неполной и непродуктивной. Очевидно, необходимыми условиями такого понимания являются: во-первых, сопоставление 1) особых, групповых ценностей критикующего и критикуемого с общечеловеческими ценностями, 2) групповых ценностей критикующего и критикуемого между собой; во-вторых, анализ корректности коэволюции ценностных установок, их взаимопереходов и взаимопревращений. Например, критикуя марксизм, важно установить, каким образом в рамках его научных постулатов возможна и необходима трансформация ценностей трудящихся в процессе перехода из царства необходимости через эпоху диктатуры пролетариата в царство свободы; в-третьих, оценка степени имманентности групповых ценностных установок и соответствующих научных результатов.

Например, уже сама постановка вопроса о соответствии базовых ценностей либерализма, с одной стороны, и его научной программы - с другой, обнажает противоречие между свободой личности как ценностью и рациональным поведением homo oeconomicus как ключевой научной проблемой. Отсюда неизбежен вывод: если либерализм не хочет ограничить себя присущими homo oeconomicus принципами утилитаризма и гедонизма, он должен значительно очеловечить, "оличностить" свою научную программу. В этом смысле вполне уместно его сближение с институционализмом и марксизмом. В общем же случае степень имманентности ценностных установок и научных результатов, вероятно, пропорциональна уровню качества и зрелости последних. Разумеется, здесь не принимаются во внимание случаи научной недобросовестности, попытки прикрыть сомнительные научные результаты "вуалью" бесспорных ценностей и истин.

На мой взгляд, практика использования ценностных суждений в качестве аргументов в научном споре требует серьезного осмысления. Например, является ли вполне корректной критика научных позиций критикуемого с высот ценностных установок критикующего? Очевидно, не вполне, поскольку перед нами - разнокачественные феномены. Научный результат является итогом научной деятельности, а ценностные установки суть "командные высоты" мировоззрения, которое вызревает в процессе жизнедеятельности и в котором наука - всего лишь одна из составляющих, хотя и чрезвычайно важная. Так, непосредственная критика тоталитарной экономики с позиций принципа свободы личности явно недостаточна для понимания соответствия или несоответствия ее научных оснований марксистскому учению. Точно так же критика либерализма и неоклассики с позиций принципа социальной справедливости вряд ли способна поколебать их научные постулаты. Подобное "столкновение" различных контекстов критики неизбежно. Поэтому одной из задач, которая встает перед критикующим, является поиск их оптимального сочетания.

Об адекватной критике и герменевтике

Упомянутая проблема соотношения в критике ценностного, онтологического и собственно научного начал является частным случаем более общей многогранной проблемы адекватности критики. Прежде всего речь идет о соответствии критикующего и критикуемого. Так, необходимым условием адекватности текстуальной критики является текстуальность и критикующего, и критикуемого. Критика становится контекстуальной, если: 1) критикующее текстуально, а критикуемое контекстуально; 2) критикующее контекстуально, а критикуемое текстуально; 3) критикующее и критикуемое контекстуальны. В первых двух случаях очевидна неадекватность контрагентов критики. Она вполне допустима, но при условии осознания и учета налагаемых ею неизбежных ограничений на процесс и результаты критики.

Например, в контексте современной институциональной теории известный ленинский тезис о прозрачности и простоте человеческих отношений в будущем обществе выглядит утопичным. К тому же он противоречит постулируемой самим марксизмом исторической тенденции к усложнению индивидуальности. Однако сделанный на этом основании обобщающий вывод об утопичности иных марксистских положений о будущем общественном устройстве выглядел бы по меньшей мере спорным.

Несмотря на очевидную спорность, подобные обобщения - отнюдь не редкость. Прецеденты встречаются даже у классиков. Маркс в письме Энгельсу от 24 августа 1867 г. , размышляя о возможностях использования амортизационных отчислений в качестве фонда накопления, подчеркивает: "Много лет тому назад я писал тебе: мне кажется, что таким путем образуется фонд накопления, так как капиталист все же использует в промежуточное время возвращенные деньги, до того как он на эти деньги осуществит замену основного капитала. В одном из писем ты несколько поверхностно возражал против этого. Впоследствии я узнал, что Мак-Куллох изображает этот амортизационный фонд как фонд накопления. Будучи уверен, что все, что говорит Мак-Куллох, неправильно, я отказался от этой своей мысли (разрядка моя - В. Т.)"(13). В последующем, опираясь на данные Энгельса-предпринимателя, Маркс убеждается, что с чисто практической точки зрения Дж. Мак-Куллох был все-таки прав(14).

Достаточно простое решение проблемы адекватности критики характерно для декартовой традиции перспективизма. Имманентная ей мифологема буквальности значения предполагает, что каждый текст (контекст) имеет одно и только одно инвариантное значение, находящееся в самом тексте (контексте), и, следовательно, у каждого текста (контекста) есть только одна правильная, истинная интерпретация(15). На поверку оказывается, что в большинстве случаев критикующий имеет дело с неосмысленной интерпретацией критикуемого. Неосмысленной в том смысле, что иные интерпретации либо не осознаются, либо не принимаются в расчет по соображениям не всегда научным, а сама эта интерпретация далеко не всегда оценивается на предмет адекватности содержанию критикуемого. Одним словом, буквализм и однозначность существенно ограничивают, а то и исключают научную интерпретацию. Между тем она необходима - и объективно, и субъективно.

Объективная необходимость интерпретации текстов коренится в их неполноте, незавершенности и многозначности, в существовании скрытых довербальных и дорефлексивных феноменов, неявных идей и предрассудков(16), в самом существовании описываемой в них реальности - противоречивой и ускользающей. Даже из одной точки она может видеться по-разному, что в неявной форме запечатлевается в тексте и контексте. Субъективная необходимость интерпретации определяется не столько объективностью самого субъекта, сколько его творческой деятельностью, сомнениями и поисками. Следовательно, интерпретация критикуемого должна стать необходимой предпосылкой и "спутником" научной критики. Критикующий неизбежно сталкивается с императивом овладения основными приемами герменевтики как искусства и теории истолкования текстов(17) и контекстов, нахождения позиции "между чуждостью и близостью"(18) (Х. -Г. Гадамер) к критикуемому.

Критикуемые контексты, тексты, отдельные умозаключения, предложения и даже слова многозначны, а потому открыты для множества интерпретаций. Задача критикующего усложняется: нужно не только представить свою собственную интерпретацию критикуемого, но и сравнить ее с иными интерпретациями, осуществить осознанный выбор наиболее адекватной. Каждая интерпретация предполагает: 1) истолкование явного, непосредственно данного содержания критикуемого; 2) выявление и осмысление его неявных, скрытых элементов. "Решающим должно быть... то, что через сказанное открывается как еще не сказанное" (М. Хайдеггер)(19); 3) выяснение взаимного влияния и соответствия явного и не явного и следующих отсюда уточнений в целостном образе критикуемого. Отсутствие хотя бы одной из указанных составляющих или их неполная реализация чреваты заметным обеднением интерпретации или серьезными сомнениями в ее адекватности.

На мой взгляд, последнее характерно для неожиданной интерпретации Л. Гребневым известного положения Маркса о непосредственном отношении собственников условий производства к непосредственным производителям, в котором раскрываются тайна и основа всего общественного строя(20). Конечно, отсутствие в приводимой Гребневым цитате точного указания на то, что именно производит непосредственный производитель - продукт, товар, хозяйственное решение, затрудняет ее непосредственное, явное истолкование, открывает возможности для вычленения ее неявного смысла из явного контекста(21). Гребнев считает, что "для капиталистического способа производства в приведенной... формуле непосредственным производителем может быть назван только капиталист, но никак не наемный рабочий... Он [капиталист] производит самое главное - хозяйственные решения. ."(22). Однако привлекаемый Гребневым для обоснования этого вывода контекст скорее опровергает, чем подтверждает указанный вывод. Рассмотрим этот пункт подробнее.

Положение о самом плохом архитекторе и наилучшей пчеле, которое использует для обоснования своего вывода Гребнев, относится к характеристике Марксом процесса труда "в простых и абстрактных его моментах" , который "одинаково общ всем... общественным формам"(23) человеческой жизни и используется для иллюстрации коренного отличия целесообразной деятельности человека (именно человека, а не капиталиста) от инстинктивного поведения животных. "Человек не только изменяет форму того, что дано природой; в том, что дано природой, он осуществляет вместе с тем и свою сознательную цель, которая как закон определяет способ и характер его действий и которой он должен подчинять свою волю (курсив мой. - В. Т.)"(24). Таким образом, капиталист не обладает монополией на формирование цели деятельности и, следовательно, на производство всех хозяйственных решений. В том или ином виде последнее присуще любому целесообразно действующему человеку.

Через несколько страниц Маркс поясняет действительные особенности процесса труда как процесса потребления рабочей силы капиталистом, а также различия их функций: а) "рабочий работает под контролем капиталиста, которому принадлежит его труд. Капиталист наблюдает за тем, чтобы работа совершалась в надлежащем порядке и чтобы средства производства потреблялись целесообразно... ";

б) ". . продукт есть собственность капиталиста, а не непосредственного производителя, не рабочего (курсив мой. - В. Т.)"(25). Как видим, непосредственным производителем продукта Маркс считает именно наемного рабочего, а не капиталиста. Капиталист контролирует и наблюдает. О непосредственном производстве хозяйственных решений пока речь не идет.

Из факта отделения капитала-функции от капитала-собственности, на который пытается опереться Гребнев для обоснования своего тезиса, Маркс не делает заключения о капиталисте как непосредственном производителе. У Маркса акценты расставлены иначе. "В акционерных обществах функция отделена от собственности на капитал, следовательно, и труд совершенно отделен от собственности на средства производства и на прибавочный труд"(26). Отсюда "превращение действительно функционирующего капиталиста в простого управляющего... и собственников капитала - в чистых собственников... Таким образом, прибыль выступает... как простое присвоение чужого прибавочного труда, возникающее из превращения средств производства в капитал, то есть из их отчуждения от действительных производителей, из их противоположности как чужой собственности всем действительно участвующим в производстве индивидуумам, от управляющего до последнего поденщика (курсив мой. - В. Т. У'27.

У Маркса действительными производителями выступают не капиталисты-собственники, а наемные рабочие, в том числе и управляющие, которые, как известно, в силу своих профессиональных качеств призваны принимать те или иные хозяйственные решения. Разумеется, здесь некорректно оперировать современными данными, когда топ-менеджеры являются не только (а иногда и не столько) наемными рабочими, но и владельцами солидных пакетов акций управляемых ими кампаний. Об этом Маркс не знал и знать не мог.

Формула Гребнева "капиталист - непосредственный производитель" не встречается и в привлекаемом им для ее обоснования учении Маркса о земельной ренте. В марксовом учении проводится четкое разграничение монополии частной собственности на землю и монополии на землю как на объект хозяйства. По Марксу, капиталистический способ производства "совершенно отделяет землю, как условие производства, от земельной собственности и от земельного собственника... С одной стороны, рационализация земледелия, впервые создающая возможность общественного ведения его, с другой стороны, сведение к абсурду земельной собственности - таковы великие заслуги капиталистического способа производства. Как и все свои другие исторические заслуги, он покупает и эту прежде всего ценой полного обнищания непосредственных производителей (курсив мой. - В. Т.)"(28). Трудно представить полностью обнищавшего "капиталиста - непосредственного производителя"!

"Предпосылка капиталистического способа производства, - продолжает Маркс, - стало быть, такова: действительные земледельцы суть наемные рабочие, занятые у капиталиста, арендатора, который ведет сельское хозяйство только как особую отрасль применения капитала... В определенные сроки этот капиталист-фермер уплачивает землевладельцу... установленную договором сумму денег... за разрешение применить свой капитал в этой особой области производства. Эта денежная сумма называется земельной рентой (курсив мой. - В. Т.)"(29). Таким образом, у Маркса капиталист-фермер действительно "ведет сельское хозяйство" и, следовательно, как владелец-арендатор, определяет порядок хозяйственного использования земли, но непосредственными, действительными производителями являются наемные рабочие-земледельцы.

Итак, избранный Гребневым гносеологический контекст для обоснования тезиса о капиталисте - непосредственном производителе, якобы следующем из положения Маркса о непосредственном отношении собственников условий производства к непосредственным производителям, при ближайшем рассмотрении опровергает самый тезис. Следовательно, предположения Гребнева о неявном, скрытом смысле интерпретируемого им положения Маркса не оправдались. Но даже если бы это произошло, неизбежной стала бы коллизия явных и неявных смыслов рассматриваемого положения Маркса. Для капиталистического способа производства непосредственное отношение собственников условий производства к непосредственным производителям, в котором раскрываются тайна и основа всего общественного строя, выродилось бы в отношение капиталистов-собственников к капиталистам - непосредственным производителям хозяйственных решений. Вряд ли в научной системе Маркса присутствует такая мысль.

В чем же дело? На мой взгляд, причиной неудачной интерпретации является подмена гносеологических оснований. У работавшего в традиции трудовой теории стоимости Маркса трудно найти непосредственное подтверждение критикуемой им теории факторов производства или ее отдельных положений. Подчеркнем: в данном случае дело не в том, верна или не верна та или иная теория сама по себе, тот или иной тезис, как, например, тезис Гребнева, а в корректности и адекватности интерпретации теории или ее отдельных положений. Достаточно полная и адекватная интерпретация предполагает выяснение точного авторского смысла текста и контекста. "Чтобы избежать регресса в "дурную бесконечность" толкования смыслов... текста, необходимо восстановить и сохранять роль автора как определителя значений и смыслов текста из своего "единственного места" в мире. Изгнание автора, пренебрежение заданными им смыслами означает утрату главного нормативного принципа - прежде всего текст "значит" то, что "значит" (имеет в виду) автор. Доверие автору, соблюдение по отношению к его тексту не только семантических, эпистемологических, но и моральных норм - вот кардинальные условия корректности и обоснованности в работе интерпретатора... "(30).

Грубыми нарушениями указанных норм полон сформированный "сталинской школой фальсификаций" (Л. Троцкий) сталинизированный марксизм-ленинизм. Из многих подобных "интерпретаций" менее известна следующая. В советской экономической литературе весьма распространенным было мнение, что социальная сфера является непроизводственной, складывающиеся в ней отношения не могут трактоваться как производственные, а труд занятых в ней работников непроизводителен. Указанная позиция является одним из выражений сложившегося в период культа личности вульгарно-догматического толкования примата материального производства.

"Классическую" редакцию эта догма получила в работе И. Сталина "Экономические проблемы социализма в СССР": "Маркс говорит: "В общественном производстве своей жизни (то есть в производстве материальных благ, необходимых для жизни людей. - И. Ст.) люди вступают в определенные, от их воли не зависящие отношения - производственные отношения... ""(31). Как видно, Сталин фактически отождествил материальное производство и общественное производство жизни людей. По существовавшей в те годы "традиции" это положение было возведено в ранг истины в последней инстанции, заполнило научную и учебную литературу, было положено в основу экономической политики (впрочем, последнее произошло значительно раньше).

Между тем ни Маркс, ни Энгельс, как известно, не отождествляли указанные виды производства. "Согласно материалистическому пониманию, - писал, к примеру, Энгельс, - определяющим моментом в истории является в конечном счете производство и воспроизводство непосредственной жизни. Но само оно, опять-таки, бывает двоякого рода. С одной стороны, - производство средств к жизни: предметов питания, одежды, жилища и необходимых для этого орудий; с другой - производство самого человека, продолжение рода"(32).

Разумеется, указанная сталинская интерпретация и вытекающие из нее следствия о соотношении производительного и непроизводительного труда, производственной и непроизводственной сфер должны вполне заслуженно критиковаться, что и делает В. Кудров(33).Однако некорректно обвинять в этих "грехах" Маркса. Кудров в примечании на с. 119 приводит следующую цитату: "Маркс писал: "... Производительным трудом является труд, производящий товары, а непроизводительным трудом - труд, производящий услуги... Все производственные работники, во-первых, доставляют средства для оплаты непроизводительных работников, а, во-вторых, доставляют продукты, потребляемые теми, кто не выполняет никакого труда"". Может сложиться впечатление, что здесь отражена позиция самого К. Маркса. Но это не так.

Первая часть цитаты представляет собой изложение Марксом второго определения производительного и непроизводительного труда А. Смита, что вытекает: во-первых, из контекста четвертого параграфа главы четвертой "Теории о производительном и непроизводительном труде "(34), а во-вторых, из текста этой же цитаты в Сочинениях К. Маркса и Ф. Энгельса: "... Производительным трудом [согласнвторому определению Смита] является труд, производящий товары, а непроизводительным трудом - труд, производящий личные услуги (разрядка моя. - В. Г.)"(35). Вторая часть приведенной Кудровым цитаты является интерпретацией Марксом позиции Смита в связи с четвертым доводом Ж. Гарнье против Смита. Это очевидно из контекста седьмого параграфа "Жермен Гарнье [Вульгаризация теорий Смита и физиократов]" главы четвертой, как очевидно и то, что сам К. Маркс считал указанную позицию А. Смита " странной" (36) Итак, в приведенной Кудровым цитате представлены взгляды не Маркса, а Смита. Позиция Маркса в отношении производительного труда является принципиально иной и высказана им недвусмысленно: "Производительным трудом, в смысле капиталистического производства, является тот наемный труд, который, будучи обменен на переменную часть капитала... , не только воспроизводит эту часть капитала... , но, кроме того, производит прибавочную стоимость для капиталиста... Производительным является только тот наемный труд, который производит капитал... Здесь мы имеем такую характеристику труда, которая проистекает не из его содержания или его результата, а из его определенной общественной формы (курсив мой. - В. Г.)"(37).

Адекватное отражение авторского смысла текста (контекста), выяснение и сохранение роли автора невозможны вне понимания его как личности, индивидуальности, может быть, в большей степени, чем он сам понимает себя. В соответствии с герменевтическим методом Л. Шестова роль "перводвигателя" творческой активности личности играют не всегда полностью осознаваемые ею доразумные непосредственные переживания, восприятия и ощущения. Поэтому важно обнаружить скрытые психологические мотивы автора текста, соотнести "сознательные" элементы текста с досознательно-эмоциональным фоном, определить степень их адекватности реальным внутренним переживаниям мыслителя и истолковать текст в связи с этими последними. Необходим равноправный диалог с текстом и автором, диалог, в котором автор и текст "обретают голос в своей истине"(38).

В самом деле, Гайдар и May предполагают, что перед лицом маржиналистской революции "сам Маркс осознал провал своей попытки создать оригинальную и непротиворечивую экономическую теорию. Иначе трудно объяснить потерю им интереса к работе над "Капиталом" , который так и не вышел при его жизни за рамки 1-го тома"(39). А. Лобок и Л. Гребнев фактически соглашаются с мнением И. Рейга и Ф. Хайека о, по-видимому, совершенном прекращении Марксом работы над проблемой капитала после изучения трудов У. Джевонса и К. Менгера(40).

В этих смелых догадках самих по себе не было бы ничего сомнительного, если бы они были результатом многопланового диалога с Марксом как творческим, требовательным к себе ученым и многогранной личностью. Во-первых, нужно было бы с большим доверием отнестись к имеющимся свидетельствам самого Маркса о его работе не только над очередными немецкими и иностранными изданиями I тома "Капитала" , но и над II и III томами. Например, 15 ноября 1878 г. К. Маркс пишет Н. Даниельсону, в частности, следующее: "Как только второй том "Капитала" будет сдан в печать - но это едва ли случится ранее конца 1879 года, - Вы получите рукопись так, как Вы просили"(41). О различных аспектах работы К. Маркса над вторым томом "Капитала"(42) речь идет в его письмах М. Лашатру от 30 января 1875 г. , П. Лаврову от 11 февраля 1875 г. , Ф. Зорге от 4 апреля 1876 г. , Ф. Ньювенгейсу от 27 июня 1880 г. (43) Судя по письму И. Беккеру от 24 сентября 1879 г.(44), Энгельс вопреки утверждению Лобока был хорошо осведомлен о работе Маркса над вторым томом "Капитала".

Во-вторых, чем можно объяснить тот факт, что после изучения трудов маржиналистов в многочисленных письмах и комментариях К. Маркс продолжает опираться на собственную научную систему, а не отказывается от нее? Может быть, тем же, чем объясняется его молчание по поводу самих этих трудов? Не исключено, что под их влиянием К. Маркс стал штудировать англоязычные трактаты по исчислению бесконечно малых величин, о чем пишет Гребнев1'. Но это может свидетельствовать как о желании критически оценить методологические основания маржинализма, так и о продолжении методологических поисков в связи с дальнейшей работой над "Капиталом".

В-третьих, интенсивность работы К. Маркса над "Капиталом" в последние десять лет его жизни, вероятно, была ниже, чем ранее. Но почему бы не принять во внимание такие обстоятельства, как: состояние здоровья его самого и его супруги, смерть которой он глубоко переживал; разносторонность его научных интересов; активнал общественная деятельность; осознание в основном успешного решения той задачи, которую он перед собой поставил, а также принципиальная открытость объекта исследования и невозможность его полного "охвата" и т. д.

Одним словом, к оценке творчества неординарных личностей, будь то А. Смит или К. Маркс, А. Маршалл или Дж. М. Кейнс, недопустимо подходить с какой-либо одной меркой. Последнее обстоятельство налагает вполне определенные обязательства на критикующего субъекта. Очевидно, его личные качества оказывают влияние на характер и содержание интерпретации. Однако оставим в стороне рассуждения о том, должны ли масштабы его личности быть соразмерными масштабам личности критикуемого. Заметим лишь, что на интерпретацию критикующим критикуемого решающее влияние должны оказывать не ее политическая "актуальность" , "оплатоемкость" или степень околонаучной новомодности, а служение истине ради нее самой, научная беспристрастность и последовательность.

Следование перечисленным установкам отнюдь не исключает многообразия интерпретаций (различные интерпретации может иметь один и тот же текст и вне контекста, и в каждом из многочисленных контекстов; по-разному может быть интерпретирован и каждый данный контекст; возможны и различные интерпретации каждой данной интерпретации), а потому предполагает многовариантность, "многоканальностъ" критики. В то же время оно способствует обоснованному выбору оптимальной интерпретации и соответствующего вида (сочетания различных видов) ее критики. Но, даже будучи успешно реализованными, эти варианты интерпретации и критики не завершают процесс критики хотя бы потому, что поиск и истолкование подлинного смысла текста (контекста) не имеет научных границ. Идеи рождаются, рождают новые идеи и не умирают. Своим бессмертием и новыми жизнями они во многом обязаны именно критике.

О критике научной системы

То, что говорилось о содержании и контекстах критики, об адекватной критике и герменевтике, имеет прямое отношение к критике любого научного результата, в том числе и научной системы. Но большая сложность последней в сравнении с иными научными результатами предполагает и особые требования к ее критике и самокритике, причем эти требования не могут не зависеть от внутреннего строения научной системы как таковой.

Критика одной научной системы с позиций иной, будь то марксизм или либерализм, известным образом затруднена ввиду их непосредственной несопоставимости. Их авторы исследуют экономику с различных позиций, акцентируют внимание на различных экономических процессах и явлениях, руководствуясь различными мировоззренческими принципами и ценностными установками, применяя различный методический инструментарий и категориальный аппарат. Трудно винить Петрова в том, что он не Иванов! Разумеется, к примеру, марксистам не возбраняется критиковать либеральный постулат "малого правительства" или неоклассическую версию микроэкономики за внимание лишь к проблеме выбора наиболее эффективного варианта использования ограниченных ресурсов. Но в критике научной системы это не может быть главным, а тем более единственным пунктом.

На первый взгляд подобные затруднения не характерны для самокритики, когда критикующий и критикуемый "говорят на одном языке". На самом же деле ее возможности весьма ограничены в условиях самозамкнутости научной системы. Полная автаркия делает самокритику просто бессмысленной, поскольку закрытая научная система лишена будущего. Эффективная самокритика научной системы невозможна вне критики иных систем точно так же, как и критика иных научных систем не может не сопровождаться самокритикой. Необходим равноправный критический диалог научных систем.

Его важным условием является достижение известного согласия между их приверженцами относительно общих фундаментальных оснований научной системы вообще, базовых взаимосвязей ее составляющих, значения ключевых понятий. Такое выделение общего в особом сделало бы взаимную, коммуникативную (текстуальную или контекстуальную) критику научных систем более глубокой, комплексной и эффективной. Разумеется, эта задача не может быть решена в одночасье, без привлечения разработок в области философии и методологии науки.

Научная система близка к научной парадигме, но не тождественна ей. Парадигма может включать не одну систему. Совместимость же научных парадигм и систем может опираться в том числе на однотипный набор составляющих и иметь сходное внутреннее строение. Прежде всего научная система суть совокупность, своеобразный сплав по крайней мере следующих элементов (составляющих): 1) наиболее общие мировоззренческие принципы и ценностные установки; 2) особенности конкретно-исторических условий существования научной системы; 3) содержание и характер взаимодействия субъекта и объекта научного познания; 4) предмет познания; 5) положение научной системы в гносеологическом пространстве; 6) теории, концепции, гипотезы и идеи; 7) соответствующий методический инструментарий и категориальный аппарат.

Претендующая на полноту критика не может оставаться "равнодушной" ни к одному из указанных пунктов. К примеру, критика системной теории, оставляющая без внимания иные элементы системы, не может считаться адекватной. Вряд ли вполне корректной является попытка Гайдара и May критиковать философско-исторические положения марксизма вне их тесной взаимосвязи с его экономической теорией. Более плодотворным было бы критическое выяснение того, какие философско-исторические выводы Маркса и Энгельса и в какой мере являются следствием открытых ими (обоснованных или декларируемых?) экономических закономерностей, а какие не имеют экономической "привязки".

В общем случае критика взаимосвязей элементов (составляющих) научной системы, ее внутреннего строения является более важной, нежели простой критический "разбор" отдельных составляющих. Но что должно служить ориентиром? На какие общенаучные моменты указанных взаимосвязей следует опираться? Не претендуя на истину, попытаемся выделить некоторые из них, имея в виду центральную роль в ряду упомянутых составляющих предмета познания, причем не в потенциальной, а в актуальной форме(46).

Предмет играет центральную роль в научной системе, но вряд ли его характеристики ограничиваются лишь тем, что непосредственно изучается приверженцами данной научной системы. Прежде всего содержание предмета является важным результатом взаимодействия объекта и субъекта познания. Объект познания - это, как правило, некоторая часть объективной реальности, с которой непосредственно связана жизнедеятельность субъекта. Последняя сопровождается как осознанным, так и неосознанным процессом отражения. В первом случае имеет место собственно познавательная деятельность. Соответственно те стороны, свойства и отношения объекта, которые подвергаются активной обработке посредством познавательной деятельности, составляют предмет познания. Очевидно, во избежание изначальных недоразумений коммуникативная критика должна предусматривать четкое понимание предметов научных систем, а также соотношений в треугольнике "объект - субъект - предмет".

Если субъект располагается вне объекта как сторонний наблюдатель, он не включается в предмет познания. Если субъект рассматривает себя как неотъемлемую составляющую объекта, то в сферу его познавательных интересов включается собственное воздействие на объект. Если же субъект воспринимает себя как объект познания, то предметом познания становится та составляющая его существа, на которую направлена его познавательная деятельность. Позиция вне находимости, которую занимает субъект познания в классике или марксизме, резко контрастирует с неоклассической попыткой представить субъект познания одновременно и экономическим субъектом. Ясно, что при этом исследователь имеет дело с разными "срезами" реальности. Следовательно, более плодотворной становится критика научных результатов указанных систем с позиций не противопоставления или субституции, а возможной комплементарности.

Будучи раз определенным, получив самостоятельный статус, предмет обретает собственный потенциал активности, формы проявления которой могут быть весьма многообразны. Ее важнейшим свидетельством являются процессы его самоорганизации и самоструктурирования. Предмет - это прежде всего предметное пространство, которое в принципиальном плане может расширяться вплоть до внешних границ объекта познания. В рамках предметного пространства познавательная деятельность может принимать ту или иную направленность. Формирующиеся таким образом предметные направления обеспечивают преемственность во времени и кумулятивность научной системы. По мере проникновения исследования в глубины реальности и восхождения от ее основ к внешним формам могут фиксироваться различные предметные уровни. Разработка какого-либо предметного направления и/или уровня может сопровождаться выделением той или иной предметной области, того или иного перечня исследуемых проблем (предметной проблематики).

Структуризация предметных пространств научных систем позволяет, в частности, конкретизировать характер возможной коммуникации их соответствующих составляющих, - являются ли они несовместимыми, субституциональными, комплементарными или индифферентными. В этом контексте утверждение Гайдара и May: "Термин "институты" [в неоинституционализме] покрывает то, что в марксовой схеме рассматривалось как общественные формы (производственные отношения и политическая надстройка)"(47), выглядит не совсем точным. Неоинституциональная трактовка институтов как правил, норм и механизмов принуждения к их исполнению не дает достаточных оснований считать их субститутами марксовых "общественных форм". Институты являются не производственными отношениями, а формами их выражения и способами упорядочения(48).

Характер и формы взаимосвязей структурных элементов предмета во многом детерминированы движением самой реальности и соответственно изменяющимися соотношениями составляющих научной системы. Не исключена и "обратная" детерминация. И то, и другое должно находиться "в поле зрения" коммуникативной критики. Так, мировоззренческие принципы и ценностные установки формируются в результате постижения объективной реальности как сверхсложной человекоразмерной системы, в которой предмет данной научной системы суть лишь отдельный элемент. В этом смысле упомянутые принципы, установки и предмет соотносятся как общее и особенное. В частности, первые определяют системообразующие параметры предмета, очертания предметного пространства, предметных направлений. В свою очередь, предмет как перечень исследуемых проблем обогащает мировоззрение, а выделение границ предметных пространств научных систем способствует структуризации мировоззренческих принципов и ценностных установок.

Анализ соотношения мировоззрения и предмета важен и в аспекте четкого разграничения осознанного и неосознанного начал научной системы. Как правило, неосознанное в виде бессознательного и подсознательного привносится в научную систему более богатым по сравнению с ней мировоззрением. Разумеется, речь не должна идти о полном "изгнании" неосознанного из научной системы как чужеродного начала. Но его абсолютизация под влиянием моды, оригинальничания и тому подобных "факторов" может привести к смешению науки и ненауки, размыванию границ научной системы, что негативно скажется, в частности, на выяснении ее истинного положения в ряду иных систем, в историческом потоке экономической мысли.

Результаты идентификации предмета вне гносеологических "координат" непредсказуемы точно так же, как непредсказуемо движение элементов сознания в "океане" бессознательного. Научная критика в таком случае становится невозможной. С другой стороны, нечетко определенный предмет не может служить надежным "компасом" для поиска истинного исторического положения научной системы. Следовательно, процессы детерминации предмета научной системы и ее гносеологических "координат" должны быть взаимообусловлены и синхронизированы. Это способствует сохранению ее "самости" , адекватности ее "сфер влияния" , пограничных областей и областей общих интересов с иными научными системами в каждый данный момент непрерывного потока перемен.

Доминирующее положение марксизма в советской экономической науке объясняется в том числе и тем, что избранное им предметное пространство было ключевым в изучаемом объекте. Но в дальнейшем с развитием последнего - началом переходного периода - изменялось и положение марксизма. По ряду позиций он стал уступать неоклассике, кейнсианству, институционализму. Сохранившиеся претензии на безусловное лидерство пришли в противоречие с уже отнюдь не доминирующим положением в ряду иных систем. Упадок саморефлексии, творческой самокритики и коммуникативной критики, беспрестанное повторение уже пройденного сопровождались нарастанием рецидивов догматизма и нарциссизма. Последствия хорошо известны. Подобное случалось и с неоклассикой на рубеже 1920-1930-х годов, и с кейнсианством - на рубеже 1960-1970-х. Вероятно, любая научная система не застрахована от упадка, как впрочем, и от ренессанса, необходимым условием которого являются полномасштабная самокритика и критика научной системы.

Если предмет научной системы устанавливает внешние границы специфического пространства ее интересов, а также исследуемые направления, уровни, области и проблемы, то совокупность теорий, концепций и гипотез обеспечивает их реальное научное наполнение идеями, взглядами, представлениями. По мере освоения научной мыслью указанных составляющих формируются соответствующие частные теории. Но та или иная частная теория может отразить и те объективные стороны предмета, которые до ее (или в процессе параллельной с ней) разработки не были восприняты непосредственно. Тем самым она выходит за рамки первоначально заданной составляющей предмета, постепенно осваивая его иную или новую составляющую. Таким образом, возможно формирование как равноуровневых (с точки зрения глубины отражения реальности), так и разноуровневых, все глубже проникающих в основания экономики частных теорий.

Более полную характеристику предметного пространства, той или иной его крупной составляющей может обеспечить метатеория, синтезирующая соответствующие частные теории. Вполне возможно превращение метатеории в частный случай более общей и сложной теории. Вопрос лишь в том, произойдет ли это в границах данного предмета или за его пределами. Содержательно научная система может не ограничиваться одной какой-либо теорией, а в теории могут наличествовать не системные идеи. Иными словами, вовсе не обязательно совпадение границ между научными системами с границами между соответствующими теориями. Критикующий, который вскрывает подобные несоответствия, не должен ограничиваться выводом о внутренней противоречивости, а потому и неверности системы (вспомним, например, известное противопоставление содержания I и III томов "Капитала"). Это уже не оригинально и вряд ли плодотворно. Важнее разобраться в истоках несистемных идей, оценить их роль и перспективы разработки с позиций коммуникации и интеграции различных научных систем.

Не исключено, что указанные идеи суть "семена" , из которых при соответствующих условиях могут произрасти синтетические научные системы. Учение А.Смита буквально соткано из несистемных по отношению друг к другу идей. Своим предшественником его небезосновательно называют приверженцы различных теорий - трудовой теории стоимости, теории издержек, теории факторов производства. Не потому ли он считается одним из наиболее выдающихся ученых-экономистов? Если гуманистические идеи молодого Маркса критики(49) считают несистемными, противоречащими его позднейшему экономическому учению (что, кстати, убедительно не доказано), то почему бы им не обратить внимание на синтетический потенциал подобных идей? Одним словом, критика несистемных идей призвана стать не столько негативной, сколько позитивно-конструктивной, открывающей перед ними новые перспективы.

Предмет научной системы, как известно, определяет ее методический инструментарий (в дальнейшем - метод). По мере освоения научной мыслью той или иной предметной составляющей развивается и соответствующий метод, отрицая одни свои элементы, совершенствуя другие, обретая третьи. В свою очередь, метод определяет предмет по крайней мере в двух отношениях. Во-первых, как результат уже свершившегося познавательного процесса он выступает инструментарием получения новых идей. Во-вторых, формирование метода и его применение, как правило, сопровождаются развитием предмета. В этом смысле неадекватность метода предмету, к чему столь придирчива ортодоксальная критика, не менее значима, чем приветствуемая критикой адекватность. В самом деле, еще не адекватный предмету метод находится в процессе "дорастания" до него и может привносить в него новые элементы. Уже не адекватный предмету метод свидетельствует, как правило, о выходе предметной проблематики за пределы возможностей данного метода и необходимости, по крайней мере, существенной модернизации последнего. Следовательно, наиболее продуктивным является динамичное соответствие предмета и метода, достигаемое на основе и посредством несоответствия в процессе их результативного взаимодействия.

Критика научной системы должна быть не менее динамичной, чем сама система. Что в связи с этим необходимо принимать во внимание? Характер движения научной системы в конечном счете должен соответствовать характеру движения реальных процессов. Но относительность и многовариантность движения реальных процессов делают практически неизбежным разнообразие интерпретаций изменений системы. Одна из интерпретаций может исходить из эволюционно-революционного характера указанных изменений.

Важнейшим условием эволюции научной системы является меняющееся, но устойчивое соответствие между ее составляющими, сохраняющими изначальную качественную определенность. Находясь на траектории восхождения, система постепенно обретает зрелость и завершенность, соответствие между ее составляющими становится все более развитым и наполненным. Углубляется познание субъектом как данного объекта, так и самого себя в отношении с ним, предметное пространство наполняется теоретическим содержанием, метод "дорастает" до предмета, а составляющие системы и она сама - до определенных мировоззренческих принципов и ценностных установок. Под влиянием активной познавательной и критической деятельности субъекта более быстрыми темпами эволюционирует содержательное "ядро" научной системы, сообщая импульсы изменений иным ее составляющим, прежде всего методу. В то же время могут тщательно отсеиваться составляющие, не соответствующие предметному пространству. Рано или поздно наступает момент "насыщения" научной системы, обретения ею определенной целостности. Она достигает высшей точки эволюции, за которой возможен ее закат. Как правило, он связан с потерей исторических приоритетов отражаемыми ею реальными процессами и протекает тем быстрее, чем менее критична и самокритична научная система.

Идущие от новых реалий идеи могут быть ею либо отвергнуты как совершенно чуждые, либо интегрированы в качестве "частного случая" , "исключения из правил" или на других началах. В первом случае новые идеи постепенно накапливаются за пределами данной системы в условиях резкого или умеренного размежевания с ней, формируя ей альтернативу, конкурируя с ней и подрывая ее извне. К примеру, не инкорпорированная и не развивавшаяся марксизмом идея рыночного равновесия как результата взаимодействия спроса и предложения в последующем стала одной из ключевых в альтернативной марксизму неоклассике. Во втором случае научная система эволюционирует, пытаясь сохранить status quo, но постепенно становясь иной, поскольку в ней самой зреют и накапливаются альтернативные ей идеи. Для неоклассики, например, таковыми являются концепции несовершенной и асимметричной информации, ограниченной рациональности и некоторые другие.

Неадекватная институционализация и идеологизация господствующей научной системы способны резко затормозить или остановить ее эволюцию, даже не дав ей обрести зрелые формы, воспрепятствовать возникновению легальных альтернатив. В этих условиях ни одна из научных систем, будь то марксизм или либерализм, не застрахована от рецидивов "светской религии". Для научной критики принципиально важно, что сама по себе научная система ответственна за последние лишь в меру своей ненаучности. Но чаще всего ее "канонизация" определяется иными обстоятельствами, как-то: степенью религиозности (заидеологизированности) общественного сознания, действиями властных структур, стремящихся поставить научную систему на службу собственным интересам, уровнем демократичности научного сообщества, его творческим потенциалом, нацеленностью на инновации и т. д. Разумеется, новые идеи развиваются либо за пределами официоза, либо принимая требуемую им форму. Но темпы их генерирования и накопления, адекватные потребностям прогресса, их роль в обществе могут резко возрасти только в результате коренных институциональных перемен.

Накопление новых идей и взглядов, сопровождаемое активными методологическими поисками и коммуникативной критикой, рано или поздно рождает новое качество - концептуальную схему новой научной системы. Этот революционный сдвиг может опираться как на формально-логическое, так и на диалектическое отрицание предшествующих научных систем и произойти как в рамках одной из них, так и за их пределами. В любом случае контуры составляющих новой научной системы очерчиваются отнюдь не одновременно. Вероятно, поначалу оригинальные идеи стимулируют критику и переосмысление существующих мировоззренческих принципов и ценностных установок. Происходит постепенное осознание адекватности этих идей иному предметному пространству. Затем активизируются поиски приемлемых для исследования инструментов в рамках как уже накопленного методического инструментария, так и качественно новых. Из простого набора элементов концептуальная схема постепенно превращается в активно растущий организм. Новая научная система утверждается постепенно, в соперничестве с иными системами. Их сосуществование, взаимодействие и взаимная критика в широком смысле, во всем богатстве ее содержания и контекстов являются важными условиями творческого роста научного сообщества, его приверженности общественной практике, которая одна только и может выступать как высший суд, выносящий окончательный вердикт.

Дискуссия о значимости марксова наследия убедительно доказывает, что критика является самостоятельной сложной научной проблемой, анализ которой неплохо бы внести в ближайшие планы научного экономического сообщества. Очевидно и то, что критика призвана не только предшествовать самостоятельному научному дискурсу и положительному изложению научной системы, но и быть его желанным и неизбежным спутником. Наука и критика должны жить, любя и уважая друг друга, долго и счастливо, чтобы не умереть в один день. Будем надеяться, что этот парафраз окончания известных русских сказок не окажется сказочным.

***

1 Это словосочетание Ф. Хайек, как известно, употреблял в отношении конкуренции (см. : Хайек Ф. Конкуренция как процедура открытия. - Мировая экономика и международные отношения, 1989, N 12, с. 5). На мой взгляд, оно вполне приложимо и к критике как одной из форм научной конкуренции.

2 Здесь и далее под критикующим и критикуемым подразумеваются либо ученый как носитель соответствующих процесса и результатов (идей, концепций, теорий, гипотез, учений, систем, парадигм и т. п.) научной деятельности, либо самые процесс и результаты научной деятельности.

3 См.: Гайдар Е. , May В. Марксизм: между научной теорией и "светской религией" (либеральная апология). - Вопросы экономики, 2004, N 5, 6.

4 См. : Бузгалин А. , Колганов А. Нужен ли нам либеральный марксизм? (о статье Е. Гайдара и В. May "Марксизм: между научной теорией и "светской религией""). - Вопросы экономики, 2004, N 7, с. 132.

5 См. : Гребнев Л. "Мавр" возвращается? А он и не приходил... (к дискуссии о значимости научного наследия К. Маркса). - Вопросы экономики, 2004, N 10, с. 69.

6 См. : Гайдар Е. , May В. Марксизм: между научной теорией и "светской религией" (либеральная апология). - Вопросы экономики, 2004, N 6, с. 56.

7 См. : Кудров В. К современной научной оценке экономической теории Маркса - Энгельса - Ленина (десять пунктов для размышления). - Вопросы экономики, 2004, N 12, с. 113-129.

8 Разумеется, она предполагает точное следование критикуемому тексту, его точное воспроизведение.

9 Понятие контекста изначально сформировалось в теории языка и лингвистике. Здесь он предстает как значимое окружение языкового знака, средство объяснения, многообразие отношений текста (См. : Касавин И. Проблема и контекст. О природе философской рефлексии. - Вопросы философии, 2004, N 11, с. 25-27). Если попытаться обобщить указанные характеристики, придав им необходимый элемент динамизма, получим один из вариантов общенаучного определения, а именно: контекст суть темпоральное пространство текста. В дальнейшем мы будем опираться именно на это определение.

10 Здесь вполне уместны определенные аналогии с известным положением Л. Выготского: "Из контекстов, в которых введено слово, оно черпает интеллектуальное и аффективное содержание и означает то меньше, то больше по сравнению с его значением, если мы его рассматриваем изолированно и вне контекста. Больше, если круг его значения расширяется, наполняется новым содержанием, меньше, если абстрактное значение слова ограничивается только данным контекстом. С этой точки зрения, смысл слова неисчерпаем, слово обретает значение только в предложении, предложение - в контексте абзаца, абзац - в контексте книги, книга - в контексте всех трудов автора" (цит. по: Вопросы философии, 2004, N 7, с. 12).

11 Розанова Н. , Назаренко А. К вопросу о марксистской теории отношений труда и капитала: современный подход. - Вопросы экономики, 2004, N 12, с. 133.

12 См. : Столович Л. Об общечеловеческих ценностях. - Вопросы философии, 2004, N 7, с. 88.

13 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. , т. 31, с. 278.

1 Там же, с. 279-283. Анализ теоретической точки зрения выходит за рамки настоящей статьи.

15 См. : Специфика философской интерпретации. Обзор. - Вопросы философии, 1999, N 11, с. 43.

16 См. : Микешина Л. Специфика философской интерпретации. - Вопросы философии, 1999, N 11, с. 4-5.

17 См. : Философский энциклопедический словарь. М. : Советская энциклопедия, 1989, с. 119.

18 См. : Специфика философской интерпретации. Обзор, с. 48.

19 См. : Микешина Л. Специфика философской интерпретации, с. 9. 20 См. : Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. , т. 25, ч. П, с. 354.

21 См. : Гребнев Л. "Мавр" возвращается? А он и не приходил... (к дискуссии о значимости научного наследия К. Маркса). - Вопросы экономики, 2004, N 9, с. 94.

22 Там же.

23 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. , т. 23, с. 195.

21 Там же, с. 189. В издании 1950 г. начало приведенной цитаты выглядит иначе: "Работник отличается от пчелы не только тем, что изменяет форму того, что дано природой: в том, что дано природой, он осуществляет в то же время и свою сознательную цель... (курсив мой. - В. Т.)" (Маркс К. Капитал. М. : Госполитиздат, 1950, т. 1, с. 185).

25 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. , т. 23, с. 196.

26 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. , т. 25, ч. I, с. 480.

27 Там же, с. 479-480.

28 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. , т. 25, ч. П, с. 167.

29 Там же.

30 Микешина Л. Специфика философской интерпретации, с. 8.

31 Сталин И. Экономические проблемы социализма в СССР. М. : Госполитиздат, 1952, с. 151-152.

32 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. , т. 21, с. 25.

33 См. : Кудров В. К современной научной оценке экономической теории Маркса - Энгельса - Ленина (десять пунктов для размышления), с. 119-121.

34 См. : Маркс К. Теории прибавочной стоимости (IV том "Капитала"), ч. I. М. , 1955, с. 141-144.

35 См. : Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. , т. 26, ч. I, с. 155.

36 См. : Маркс К. Теории прибавочной стоимости (IV том "Капитала"), ч. I. М. , 1955, с. 154-158.

37 Там же, с. 121, 127.

38 См. : Специфика философской интерпретации. Обзор, с. 47.

39 Гайдар Е. , May В. Марксизм: между научной теорией и "светской религией" (либеральная апология). - Вопросы экономики, 2004, N 5, с. 7.

40 См. : Гребнев Л. "Мавр" возвращается? А он и не приходил... (к дискуссии о значимости научного наследия К. Маркса). - Вопросы экономики, 2004, N 9, с. 100.

41 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. , т. 34, с. 277.

42 В Предисловии к первому изданию I тома "Капитала" К. Маркс обозначает проблематику последующих томов: "Второй том этого сочинения будет посвящен процессу обращения капитала (книга II) и формам капиталистического процесса в целом (книга III), заключительный третий том (книга IV) - истории экономических теорий" (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. , т. 23, с. 11).

43 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. , т. 34, с. 97, 99, 143, 355, 329.

44 Там же.

45 См. : Гребнев Л. "Мавр" возвращается? А он и не приходил... (к дискуссии о значимости научного наследия К. Маркса, с. 101.

46 Вероятно, состав и содержание взаимосвязей могут некоторым образом изменяться "в ответ" на смещение акцента с предмета познания на иную составляющую научной системы.

47 См. : Гайдар Е. , May В. Марксизм: между научной теорией и "светской религией" (либеральная апология). - Вопросы экономики, 2004, N 6, с. 34.

48 Подробнее см. : Тарасевич В. Институциональная теория: методологические поиски и гипотезы. - Экономическая теория, 2004, N 2, с. 48-60.

49 См. : Самарская Е. Маркс, Гегель и коммунизм. - Вопросы философии, 2004, N8, . с. 80.

Hosted by uCoz